Приговор

В первый миг я не понял, на чьей он стороне, но рефлекторно приставил огнебой к его груди. Он выронил меч, зазвеневший возле моей ноги, и отступил к стене, поднимая руки. Теперь я понял, что это один из защитников замка. Его потное лицо под круглым открытым шлемом было перепачкано сажей, глаза в ужасе смотрели на мое оружие. Дышал он не менее тяжело, нежели я.

– Где тюрьма? – коротко спросил его я, упираясь стволами в кольчужную грудь.

– На самом верху, – торопливо ответил он, всем своим видом демонстрируя готовность к сотрудничеству.

Иногда легенды все-таки не врут. Я слышал целых два объяснения такого необычного расположения. Согласно первому, один из предков нынешнего герцога распорядился оборудовать казематы на верхнем этаже после того, как кому-то из важных пленников удалось сбежать из подземелья; спуститься с сорока ярдов, преодолев кордоны на этажах, сложнее, чем просто выбраться из здания, находясь внизу. По второй версии, тот древний Лангедарг просто перенес тюрьму поближе к собственным покоям, потому что любил лично пытать заключенных. Сторонники этой гипотезы неизменно добавляли, что ту же привычку сохранили и его потомки. Впрочем, не поручусь, что за этой версией не стояло то же ведомство, что и за песнями о небывалой доблести Ришарда.

– Здесь не пройти, – добавил грифонец, спеша показать мне свою полезность. – На шестом этаже пожар.

– А где пройти?

– Через другое крыло еще можно. По этому коридору если, потом за угол направо… выйдете на галерею, по ней вокруг центрального зала… и там от угла другой ход будет, по нему уже до лестницы…

– А не врешь? – грозно осведомился я, поднося факел к его лицу.

– Святым Жозефом клянусь, моим покровителем! – он дернулся было перекреститься, но я ткнул его огнебоем, чтобы не опускал руки, – чтоб мне спасения души не видать, чтоб меня черти в аду…

– Ладно, – смилостивился я, решив, что он и впрямь слишком напуган, чтобы врать. – Проваливай, не вздумай только оружие подбирать. И кольчугу сними.

– Сей момент! – он ухватился обеими руками за низ кольчуги и потянул ее вверх. – Сапоги тоже снимать?

– Не нужны мне твои шмотки, – брезгливо поморщился я. – Просто без доспехов, глядишь, сойдешь за просто слугу.

Дав ему этот бесплатный совет, я нырнул во мрак коридора, едва разгоняемый светом моего факела. Пробежав пару десятков ярдов, я вдруг поскользнулся в луже свежей крови; возможно, я бы еще сумел сохранить равновесие, если бы под ноги мне не попало то, что было ее источником. Грохнувшись с размаху на каменный пол, я сильно ударился левым локтем; его пронзила острая боль, а мышцы руки на миг лишились всякой силы. Я выронил факел, и он, зашипев в луже, погас. Впрочем, он в любом случае должен был уже скоро догореть, но еще как минимум минут на десять я рассчитывал. Теперь же я оказался в полной темноте.

Огнебой я не выпустил; оставалось лишь надеяться, что он не пострадал при падении. Выбравшись на четвереньках из кровавой лужи (судя по ее размерам, здесь смешалась кровь нескольких человек, но я уже не мог сосчитать тела), я поднялся и, вытянув руки, двинулся в сторону стены.

Некоторое время я шел ощупью, скользя рукой по холодным камням; затем впереди забрезжил слабый свет. Он падал из перпендикулярного прохода справа. Видимо, как раз в него мне и следовало свернуть. По этому проходу я вновь припустил на свет бегом и вскоре выскочил на галерею, едва успев остановиться перед низкими перилами.

Деревянная галерея опоясывала изнутри на высоте примерно пяти ярдов большой квадратный зал – по всей видимости, главный зал Греффенваля. Его стены были отделаны панелями красного дерева, поверх которых висели впечатляющих размеров гобелены (лошади на них были в натуральную величину, а то и больше) и длинные, практически от галереи до пола, лангедаргские знамена. Зал освещала громадная кованая люстра со множеством свечей, свисавшая с потолка на толстых цепях; она приходилась немного выше уровня галереи и, таким образом, не загораживала мне обзор вниз. У противоположной от меня стены несколько широких ступеней уступчатой пирамидой вели на возвышение, за которым высились на добрых четыре ярда украшенные резьбой двустворчатые двери. Двери были закрыты, и их, похоже, никто еще не пытался штурмовать; других следов боя в зале также не было, равно как и людей – ни мертвых, ни живых.