Приговор

третий день, когда, наконец, пошел снег; он не прекращался два дня и,

очевидно, укрыл и мертвые тела, и все возможные следы. В то же время я

понимал, что, вздумай я теперь покинуть дом, тот же самый снег из

союзника обернется предателем, показывающим мой путь любому желающему. К

счастью, походы за дровами дальних прогулок не требовали (в первые дни

вообще хватало тех, что уже лежали в поленнице во дворе).

Но в хижину могли заявиться и иные визитеры, имеющие какое-нибудь

дело к ее прежнему владельцу. Например, посланец местного феодала или

даже он сам со своей охотничьей свитой. И все, что я мог сделать заранее

— это с помощью найденных в кладовке инструментов укрепить внутренний

дверной засов, а наружный запор превратить в бутафорский, дабы висящий

на двери замок производил впечатление запертого покинувшим дом хозяином

(на самом деле ушко, в которое он был продет, при открывании двери

выходило из косяка вместе с находившейся под ним частью дерева,

приколоченной встык к краю двери). Также я сделал запор на внутренней

стороне люка подпола, каковой мог стать уже самым последним убежищем.

Однако феодала — который в этих краях, конечно, мог быть только

грифонцем — возможно, уже не было в живых. Или же после победы Йорлинга

у него имелись дела поважнее зимних охот. Так или иначе, дни шли за

днями, а нас никто не беспокоил.

Кризис в болезни Эвьет наступил через две недели. Я уже ничем не

мог ей помочь — только сидеть рядом, держа ее за руку, и смотреть, как

юная баронесса ведет, возможно, самую трудную свою битву. Исход

оставался неясным до позднего вечера. Лишь ближе к полуночи я позволил

себе поверить, что самое страшное позади.

Эвьет лежала на спине, измученно улыбаясь, и слабо пожимала мою

руку.

— Спасибо, Дольф. Ты снова спас меня.

— В основном ты сделала это сама. У меня уже и лекарства-то

закончились.

— Боюсь, без тебя бы я не справилась… Понимаешь, в тюрьме я жила

только на ненависти к Карлу. Но теперь с ним покончено. И мне, наверное,

не очень хотелось возвращаться. Не хотелось снова вспоминать все, что

было… там. Знаешь, я снова видела мою семью. У них там было лето и

солнце. И они звали меня остаться.

— Это был просто бред, вызванный высокой температурой.

— Да, я понимаю. Сейчас. А тогда мне казалось, что это на самом

деле… Но я все время чувствовала, что ты рядом. И что после всего, что

ты для меня сделал, было бы просто глупо так тебя подвести. Глупо и…

бесчестно.

— Ты молодец. Ты отлично справилась.

— _Мы_ справились, Дольф.

Конечно же, Эвьет была еще очень слаба, и до полного выздоровления

было еще далеко. Да и "тагеронские" ожоги только начали заживать. И

все-таки впервые за две недели я заснул, твердо зная, что не проснусь

рядом с трупом.

В конце декабря северный холод был вытеснен из южных областей

Лангедаргского герцогства относительно теплым воздухом с моря. Снег

растаял в несколько дней. Такая же погода сохранялась и в начале нового

года. Наступившая оттепель, впрочем, напоминала скорее позднюю осень,

нежели весну: небо сутками напролет было сплошь обложено тучами,

постоянно дул сырой и холодный ветер, иногда срывавшийся каплями дождя.

В один из таких январских дней путник, бредущий или едущий по

тракту, опоясывающему с запада Традельонский лес, примерно в шести милях

к северу от трактира "Коготь медведя" (еще не так давно называвшегося

"Коготь грифона", но теперь хозяин счел за благо сменить название на

более нейтральное), мог бы наблюдать довольно необычную картину. Прямо

из леса, в месте, где не было никаких дорог, вышла пара, состоявшая из

взрослого мужчины и девочки, едва вступившей в период отрочества. На

мужчине была дорогая кунья шапка, что могло бы навести на мысль о его

принадлежности к небедному и знатному роду, если бы не грубого покроя

медвежья шуба, какие носят люди куда более простого звания (столь же

неаристократично выглядела и его борода, явно отросшая без всякого

пригляда цирюльника). Из-под полы полурасстегнутой шубы, однако,

выглядывали ножны рыцарского меча, каковой, впрочем, при таком способе

ношения было бы затруднительно быстро извлечь в случае опасности.

Видавшие виды, хотя и еще крепкие, сапоги были заляпаны бурой грязью.

Одежда девочки была еще экзотичней: поверх доходившей ей до колен

вязаной фуфайки красовалась связанная спереди лапами волчья шкура,

зубастая голова которой служила ребенку капюшоном. (Любопытство путника

было бы еще более возбуждено, если бы он знал, что под шкурой на фуфайке

скрывается кровавое пятно, которое так и не удалось толком отстирать; с

внутренней стороны шубы, кстати говоря, было такое же.) Ноги девочки

утопали в мешковатых штанах, обрезанных по низу, а на ее ступни было

накручено нечто из медвежьего меха, скрепленное ремнями на лодыжках; на

снегу такая альтернатива сапогам (оказавшимся чересчур большими)

смотрелась бы, возможно, и неплохо, но сейчас мех слипся от грязи и

являл собой жалкое зрелище.

Однако никакого путника не случилось на тракте в этот хмурый

предвечерний час, и никто не видел, как мы пересекли дорогу и вышли на

тропу, сворачивавшую к воротам угрюмой крепости с толстыми стенами и