Приговор

Я повиновался со всей возможной старательностью и смог, наконец,

увидеть обладателя голоса. Будь я суеверен, вполне мог бы принять его за

какую-нибудь лесную кикимору. Фигура ростом мне по грудь была закутана в

бесформенные серо-бурые лохмотья. Грязные жесткие волосы, тоже какого-то

темно-серого оттенка, торчали во все стороны; в них запутался лесной

мусор, они падали слипшимися сосульками на плечи и почти скрывали

чумазое лицо, на котором, впрочем, сверкали злой решимостью два больших

черных глаза. Правая нога — совсем босая, ступня левой перевязана

замурзанной тряпкой, из которой торчали грязные пальцы. Но главное — в

руках это существо и в самом деле держало взведенный боевой арбалет. Как

раз такой, с которым несложно управиться ребенку: не больше семи фунтов

весом, неполный ярд в длину, и вместо традиционного рычажного взводного

механизма — новомодный ворот. Отрадно, что технический прогресс

добирается даже в такую глухомань. Менее отрадно, что это достижение

прогресса нацелено мне точно в грудь.

— Теперь отвечай и не вздумай врать, — черные глаза впились

требовательным взглядом в мои собственные. — Кому ты служишь — Льву или

Грифону?

— Никому, — честно ответил я. — Точнее говоря, самому себе.

— Не увиливай! Кто твой сюзерен?

— У меня его нет.

— Разве ты не воин?

— Я — просто путешественник.

— Но у тебя меч!

— Я вооруженный путешественник. В наше время с оружием чувствуешь

себя спокойней, не так ли? — я с усмешкой кивнул на арбалет.

— Ты один?

— Да.

— И куда ты путешествуешь?

— Куда глаза глядят, — пожал плечами я.

— А война все еще идет?

— Да.

— И кто побеждает?

— Не знаю. По-моему, у них там сложилась патовая ситуация. Слишком

много народу перебито с обеих сторон, ни Льву, ни Грифону не хватает сил

для решающего наступления. Точнее, скорее это не пат, а цугцванг. Ты

когда-нибудь играл в шахматы?

Но мой вопрос был проигнорирован. Босоногий арбалетчик что-то

обдумывал, и я хотел уже воспользоваться паузой, чтобы попросить

все-таки опустить оружие, но меня опередили:

— Значит, у тебя нет обязательств ни перед одной из партий?

— Никаких, — ответил я и чуть было не добавил "гори огнем они обе",

но сообразил, что это, возможно, заденет чувства моего визави.

— И тебе все равно, кому служить?

— Я же сказал — я служу только себе самому.

— А если я найму тебя на службу?

— Ты?! — я воззрился на стоящее передо мной лесное чучело, с трудом

сдерживая смех. — А платить будешь шишками или желудями?

— Я — Эвелина-Маргерита-Катарина баронесса Хогерт-Кайдерштайн, -

величественно произнесла "кикимора" и еще более надменным тоном

добавила: — Наследная владычица этого замка и окрестных земель.

Тут уж я не выдержал и расхохотался. Успевая, впрочем, одновременно

удивиться тому, чего не понял сразу: это вовсе не мальчик, а девчонка -

однако арбалетом она, похоже, владеет лучше, чем швейной иглой!

— Ага, а я — принц и претендент на престол… — произнес я,

отсмеявшись.

— Ты осмеливаешься подвергать сомнению правдивость моих слов? -

теперь острый наконечник стрелы смотрел мне в лицо.

Тут до меня дошло, что какая-нибудь дочка прячущихся в лесу

голодранцев, даже и вздумай она поиграть в "благородных", едва ли сумела

бы выстроить столь сложные фразы, как "значит, у тебя нет

обязательств…" и "ты осмеливаешься подвергать сомнению…" Она бы

изъяснялась в стиле "Так ты чо, ни за кого, да?" и "Да ты чо, мне не

веришь?!"

— Прошу простить мой смех, баронесса, — ответил я со всей возможной

серьезностью, — но давно ли вы смотрелись в зеркало?

— Три года назад, — негромко ответила она. — В день, когда они

ворвались в замок.

И в интонации, с которой она это сказала, было нечто, что заставило

меня поверить окончательно.

— Значит, вся твоя семья…

— Да. Они убили всех. Отца, мать, обоих братьев и старшую сестру. Я

выжила, потому что отец успел спрятать меня. Наверху, на балке под

потолком. Никто из взрослых не смог бы лечь там так, чтобы его не было

видно снизу. Только я. Поэтому я уцелела. Но я слышала, как их убивали.

Слышала… и кое-что видела. Но я ничего не могла сделать. Тогда у меня

не было арбалета. И если бы я издала хоть звук, меня бы нашли и тоже

убили. Я пролежала там, не шевелясь, полдня, пока они грабили замок.

Потом они раскидали повсюду солому, подожгли ее и убежали. Я успела

выбраться на стену — там одни камни, гореть нечему. Правда, чуть в дыму

не задохнулась, голова потом сильно болела… Когда пожар утих, я обошла

замок. Мне еще нужно было похоронить погибших. Тела сильно обгорели, но

так было даже лучше. Мне было бы трудно… засыпать землей их лица, если

бы они были, как живые. А так это были просто черные головешки. К тому

же… так они меньше весили. У меня бы, наверное, не хватило сил

перетаскать их всех, если бы они были целые…

— Сколько же тебе было лет?

— Девять. Сейчас двенадцать.

— Господи…

Я никогда не любил детей, и уж тем более не выношу всяческое

умиление и сюсюканье. Но тут меня вдруг пронзило чувство острой жалости

к этой совершенно чужой мне девочке. Захотелось хоть как-то приласкать и

утешить ее. Арбалет все еще смотрел в мою сторону, но уже явно не