Приговор

целился в меня — она просто машинально продолжала его держать. Я шагнул

к ней и мягко отвел оружие в сторону. Затем очень осторожно — я ведь

понимал, каковы были ее последние воспоминания о мужчинах с мечами -

протянул руку и погладил ее по голове. В первый момент она и впрямь

вздрогнула и сделала инстинктивное движение отпрянуть. Но уже в

следующий миг расслабилась и доверчиво прижалась ко мне, пряча лицо в

моей куртке.

По правде говоря, грязные волосы отнюдь не были приятны на ощупь,

да и пахло от нее… понятно, как пахнет от человека, которому негде

нормально помыться, будь он хоть трижды благородного происхождения. Но я

продолжал гладить ее голову — молча, ибо не знал, что сказать. Любые

слова утешения звучали бы фальшиво. По тому, как вздрагивали ее плечи, я

понял, что она плачет — может быть, впервые за эти три года. Но она

делала это совершенно беззвучно, явно не желая демонстрировать мне свою

слабость. Наконец она отстранилась, как-то даже слишком резко, и снова

посмотрела на меня, похоже, жалея, что поддалась минутному порыву. Ее

глаза вновь были совершенно сухими — я бы даже подумал, что мне

показалось, если бы слезы не оставили предательские следы на грязном

лице.

— И все эти годы ты так и живешь здесь? — я даже не спрашивал, а

скорее констатировал очевидное.

— Да.

— Ты не думала перебраться к какой-нибудь родне?

— Никого не осталось. Я — последняя в роду.

— И тебе никто не помогает? Как же ты смогла прокормиться?

— Лес прокормит человека, который его понимает, — улыбнулась она. -

Еще до того, как все это случилось, мама отпускала меня с нашими

служанками по грибы и ягоды, так что я знала, какие можно есть. А отец

даже брал на охоту, хотя мама и ворчала, что это занятие не для девочки.

Но стрелять я тогда еще не умела. Я научилась потом, сама, уже после

ЭТОГО. Пожар и грабители уничтожили не все, мне удалось отыскать в замке

этот арбалет и еще кое-что… А Эрик, мой средний брат, научил меня

ставить силки и ловить рыбу в озере. Он часто играл со мной, хотя он был

мальчишка и на пять лет старше. Он вовсе не был таким задавакой, как

Филипп, старший…

— А твоя одежда? У тебя есть что-нибудь, кроме того, что на тебе

сейчас? — "если это вообще можно назвать одеждой", добавил я мысленно.

— Почти все сгорело. Уцелели платье и туфли, которые были на мне в

тот день… но я же из них давно выросла.

В самом деле. Я как-то не подумал об этом детском свойстве.

— И что же ты, круглый год так и ходишь босиком? И зимой?

— Ну, зимы в наших краях теплые, — беспечно ответила она. — В

прошлом году снег всего два раза выпадал, и почти сразу таял. Вообще-то,

есть еще старые отцовские сапоги, но они мне слишком велики. Даже если

тряпок внутрь напихать — идешь, как в колодках… Я их только зимой на

рыбалку надеваю, потому что там на одном месте подолгу стоять надо, и

впрямь замерзнешь. А ходить и бегать лучше уж босиком. Когда привыкнешь,

то почти и не холодно. Вот без теплой одежды зимой куда хуже. Но у меня

есть волчья шкура. Я в первую же зиму сама волка застрелила -

похвасталась она. — Шубу, правда, сшить не получилось. Шить я не умею.

Мама пыталась научить, но мне терпения не хватило. Слишком уж скучное

занятие.

Да, думал я, это был обычный быт провинциальной дворянской семьи.

Где хозяйка коротает время рукоделием и не брезгует сама похлопотать на

кухне, господские дети запросто ходят по грибы вместе со слугами, а дары

леса составляют существенную часть меню. И все считают в своей глуши,

что потрясения и беды большого мира никогда до них не доберутся…

Однако, что же мне теперь с ней делать? Ясно же, что нельзя просто

оставить девчонку здесь вести и дальше жизнь дикарки. Но ведь и отвезти

ее некуда! Если бы хоть какая-то родня… До войны, кажется, было

какое-то ведомство, занимавшееся сиротами благородного происхождения, но

теперь до этого едва ли кому есть дело. С другой стороны, а почему до

этого должно быть дело мне? Конечно, мне ее жалко, но эмоции — плохой

советчик. Разве мне нужны лишние проблемы? В конце концов, война Льва и

Грифона оставила и еще оставит сиротами множество детей. А я, если бы

пару дней назад свернул не на правую, а на левую дорогу, вообще не узнал

бы о ее существовании…

Но, пока я думал, что мне делать с ней, она уже решила, что ей

делать со мной.

— Так вот, о твоей службе, — напомнила она.

Ах, да. Она же меня "нанимает".

— Дело в том, что мне нужна помощь.

Не сомневаюсь.

— Мне надо убить одного человека, — продолжила она таким же ровным

тоном, как если бы сказала "мне надо съездить в соседнюю деревню". -

Точнее, не обязательно одного. Но одного — обязательно.

Ну что ж, и это я вполне мог понять. Как видно, она разглядела

того, кто убил ее родных. Или, скорее, того, кто командовал убийцами. Я

ничуть не осуждал ее за желание отомстить, вот только обратилась она не

по адресу…

— Ты знаешь его имя? — спросил я без энтузиазма.

— Карл, герцог Лангедарг.

Я присвистнул.

— Глава партии Грифона! А у тебя губа не дура, девочка!

— Нет смысла тратить время и силы на сведение счетов с

исполнителями, — совсем по-взрослому пояснила она. — Я буду рада, если