Приговорённые к счастью

– Чую схождение. Начинается. Три, два, один, ноль, пусто… – произнёс он и замер, прекратив раскачиваться, как кобра перед дудочкой йога.

Бальтазар в испуге огляделся, но пока ничего не происходило. Неподвижный Адольф усердно делал бесстрастное лицо, но это было одно притворство: он легонько морщился, вдыхал, выдыхал, снова пытаясь успокоиться. Не получалось. Под нацепленной маской спокойствия словно зудело, и через неё всё отчётливее проступало страстное ожидание настоящего умиротворения.

Тихо заскулив, кряхтя и морщась, Адольф распластался на полу.

Вдруг что-то послышалось. Началось! Вскочив, Бальтазар хотел броситься к бывшей двери, биться в неё, звать на помощь, но не смог. Крик застрял комом, ноги онемели и словно приросли к полу. Он ясно различил тихое и от этого ещё более страшное шипение, будто к ним вползало неведомое и невидимое чудовище.

Прислушиваясь, Бальтазар закрутил головой, пытаясь отыскать источник зловещего звука. Сверху, шипело оттуда… Он поднял голову и всмотрелся. И сразу по глазам ударила режущая боль. Он вскрикнул. Хлынули слёзы, попытавшись вымыть жгучий яд из-под обожжённых век. Перед глазами помутилось. В горле запершило так, будто туда вонзилась сотня гвоздей. Камера в один миг превратилась в эшафот палача. Сообразив не дышать, с силой сжав веки, он кинулся к двери, но тут же споткнулся о распростёртое тело.

Падая, на миг приоткрыв глаза, он увидел, что под ногами змеёй извивается переползший сюда Адольф. Вряд ли тому было так хорошо, как он рассчитывал. Похоже, он бился в агонии, катаясь по полу, бормоча и вскрикивая. Бальтазар грохнулся рядом.

– Обманул гад, и меня обманул, – всхлипывал и причитал Адольф. – Что-то не то подсунул. Всё чую, каждым нервом трепещу, антинирвана, боль, страх, ненависть. Скотина. Боров. На пороге вечности отомстил. Молодец!

«Зачем? Ответишь же! – со злым недоумением подумал Бальтазар. – Вряд ли это Вернер – у того карма. Самоуправствует боров».

Вдруг его осенило: «Сунул нос в Елизаветин отчёт, позаимствовал идею. За ночь состряпал?! Уж не там ли, где наркотик варят?! Взять бы тебя за жабры и на допрос…» Но никакого удовлетворения замечательная догадка не принесла.

Более не выдержав, он приткнул губы к самому полу и, сипя, осторожно вдохнул ртом. В горле заработали ножи мясника. Но терпеть их было чуть легче, чем не дышать. С облегчением, преодолевая режущую боль, он вдохнул ещё раз. Открыл глаза, поморгал. Здесь внизу жить ещё было можно. Отвернувшись от Адольфа с его стонами и проклятиями, он подслеповато – через залитые слезами узенькие щёлки глаз – высматривал дверь. Нет её. И не добраться туда: вроде бы близко, но так далеко. Выхода нет, метания никчёмны. Сдерживая дыхание, он глотнул ещё воздуха, наполнив лёгкие жгучим ядовитым паром.

Бальтазар повернулся к натужно сопящему Адольфу, изрыгающему невнятные ругательства, и подался к нему.

– Что ты хотел сказать? – раздельно прохрипел он каждое слово, выдавливая остатки воздуха.

– Нам конец, – еле слышно просипел Адольф, судорожно гримасничая. Обвёл вокруг взглядом, попытался вслед обвести рукой.

Произнесённое им Бальтазар скорее разобрал по размытому влагой шевелению губ, чем услышал. Он покачал головой, мол, не понимаю…

– Что?.. – снова захрипел Бальтазар.

Скривившись, Адольф отстранился и зарыдал лающим кашлем. Выдохнув последнее, забил рукой и с хрипом втянул ртом превеликий объём отравленного воздуха. Невыносимо завизжав, он забился, задев Бальтазара коленом. Взвившись, перескочил его и молнией бросился на стену. Последовал гулкий удар о железную обшивку, хриплый вздох, ужасный визг и снова удар.

Бальтазар скосил на него глаза из-под опухших век. Адольф, стоявший, прижавшись к стене, вдруг отделился от неё и плашмя упал навзничь, с омерзительным треском хрястнувшись затылком о бетонный пол.

Казалось, что всё кончено, но, странное дело, Адольф перевернулся на живот и проворно пополз обратно. Будто удар, размозживший ему череп, привёл его в чувство. Он более не казался безумцем. Глубоко несчастный погибший человек.

Дёргая головой, не в силах её удерживать, Адольф повернулся на бок, бессильно свесив голову на плечо.

– Вытащат. Спаси… – тяжко выдавил он, схватившись за Бальтазара. – Всех…

Он с кашлем извергнул из себя последнее слово и откинулся на спину. С клокочущим хрипом вздохнул, выгнулся, мелко дрожа, и затих.

Бальтазар, глядевший на него без всякой мысли, совершенно безучастно, не понимая ничего, как не понимает киноплёнка засекаемые на ней события, отвернулся от мертвеца. Щурясь сквозь резь в глазах на далёкий мутный потолок, он сдерживал дыхание сколько мог. Терпение кончилось. С прерывистым свистящим стоном он вдохнул.

Носоглотку, рот, лёгкие ожгло огнём, будто внутрь залили расплавленный свинец. В груди заполыхал пожар, в котором сгорала вся его минувшая жизнь, день за днём и каждый дотла, вся его память, все его чувства.