Приговорённые к счастью

– Он думал, его розгами выпорют, как мамка в детстве. Сбросил портки. А увидел, что к чему, и дал стрекача, сверкая булками.

– Да, было время, – поддакнул Марек.

Они загоготали.

– Так вы здесь вперёд своих? – с удивлением спросил Бальтазар у Ежи, одним глазом наблюдая за полётами безмятежного Фомы. – Как же вам удалось? Вы ведь… – он прикусил язык.

– Повезло дурачку, – невесело отозвался Ежи. – Меня сразу не прибили. Не пожалели, нет, с собой забрали, может, поиздеваться на досуге. Я мальцом голову застудил и дурачком стал, смешной такой был. Все меня любили за скудоумие, хотя, бывало, били за воровство или ещё за что, с девками связанное. В общем, помог я одному пленному бежать. Еврей не еврей, в общем, русский… Они всех красных жидами называли. Красный командир. Попросил: «Развяжи». Я и развязал. Ещё в щель сарая смотрел, дрыхнет охрана или нет. Он ночью дверь с петель снял и убёг. Я в угол от него забился и не иду, мычу на него. То ли решил, что нашёл новых друзей, то ли за наших хотел отомстить. Что у меня в голове творилось… даже сейчас не могу разобрать. Они утром явились, ну и забили меня лопатой… – Лицо Ежи сморщилось, и он сплюнул, пробормотав: – Никаких картонок…

– И-и? – спросил Бальтазар, во время рассказа отвлёкшись от душераздирающего зрелища оживления Фомы.

Тут раздалось молодецкое уханье. Томаш и Марек на очередном размахе не удержали в руках окаменевшее тело и неловко бросили, преподнеся это так, будто они того и хотели. Кувыркнувшись, Фома воткнулся головой в землю. Недолго постоял и опрокинулся на спину, оставаясь в той же позе со скрюченными ногами. Раздались изумлённые охи.

– Не получилось, – засвидетельствовал Марек.

Бальтазар бросился к Фоме и вернул его в сидячее положение. Он заглянул в остекленелые глаза статуи, потрогал отвердевшее лицо.

– То же самое. Моя вина, – тихо, чтобы не услышали, пробормотал он. «Эх, Фома! Недолго же ты побыл…»

Отсутствующий вид Фомы навёл Бальтазара на одну мыслишку.

– Ежи, может, ваш Руман не сбежал, а живой понарошку, как и мой подопечный? – предположил он. – А ваша программа… или чужая, не важно… отрисовала его во что-нибудь маленькое? Вдруг он скукожился в пылинку и валяется где-то здесь за соломинкой?

Ежи хотел ответить, но его оттеснил пан Дубовский.

– Чтобы эта падла вот так себе мозги перемкнула? Отрешился от всего, жить и жрать перестал? Не поверю, – решительно сказал он. – Он даже на вилах орёт, стонет, а всё матерится и руки тянет: «Порву, порву».

– Вообще невменяемый, – согласился пан Войцик. – Раз от раза злобу копит.

– Это пожалуйста! Сколько угодно! – сказал пан Дубовский. – Пусть зыркает, пыхтит да матерится. Потеха! Сегодня вообще цирк устроил… – Он положил руку на плечо приятеля: – Марек, притомился я. Пошли отдыхать? Дождёмся Гжегожа, послушаем, что скажет.

Ежи глянул на разлёгшихся неподалёку приятелей.

– Они правы. Сложно представить, чтобы этот чёрт захотел такое провернуть. Не тот склад души. А уж тем более – чтобы смог. С его-то уровнем развития! Вещь сложная, почти невозможная для обычного человека.

– Верно, сложная, – не сдавался Бальтазар. – Но… но всё же отрисовки могут по ошибке или намеренно превратить его в песчинку?

– Нет, – покачал головой Ежи. – Контуры наших тел не изменить. Базовый уровень – под размер мозга и нервной системы. Сдавить всё это в песчинку не получится… Живая ткань не переживёт. – Он показал на Фому: – Видите, он одеревенел, но не уменьшился. Пропади у него отрисовка, мы бы увидели голый мозг и нервы, могли бы их пощупать. Что, кстати, небезопасно. Так что нет. Сбежал наш бес.

Бальтазар пожевал губами в задумчивости. Он припомнил, как Руман пыльным облачком втянулся в трубу. Странный побег. А ещё Бальтазар помнил, как сильно перепугался, когда сразу и целиком понял Румана за миг до того, как на него бросился. «Понял» – неподходящее слово. Вернее сказать, обернулся им: смотрел его глазами, ощущал его чувствами. Увидел никчёмных людишек, даже не людишек, а так… фигурки из картона, цифровые копии. Да их уже и нет, людишек этих, – одна видимость осталась. Ощутил накопленную ярость, готовую полыхнуть, – скорей бы, дайте волю! Его переполняла радость: сейчас, сейчас! О долгожданное! Последние самые сладостные мгновения… Отмщение и расправа! Он знает: всё получится, всё давно заготовлено и уже предрешено…

Не было сомнений, что так бы всё и вышло, но им повезло. Выжили случайно, на удаче один к двум: рулетка в виде трубы провернулась и выбрала Румана. Сам с собой разделался. Самострел из странного и невиданного оружия. Что это было? И где он это взял? Уж не у своего ли босса? А может быть, его целью был сам Бальтазар? А все остальные просто сопутствующие жертвы? Ох, вряд ли. Руман жаждал расправы над своими врагами, а назойливый следователь с допросом просто под руку подвернулся. А вот Вернер или Адольф…

– Умертви он себя, понарошку или по-настоящему, его труп был бы здесь, – твёрдо добавил Ежи и кивнул на Фому: – Как этот… Так, попробую-ка я́ его в чувство привести. Знаю один фокус, – сказал он, потянувшись и хрустнув пальцами.