Приговоренный дар. Избранное

Так вот, на втором году нашей совместной законно-расписанной жизни (а женился я с приличной по обывательскому мнению задержкой, аж в тридцать пять), углядев подобное сперматозоидное безобразие на своей каучуковой тридцатилетней виноградине, моя цыганистого смачно ренуаровского образа супруга молча продефилировала вглубь ванной, и, приблизившись ко мне, нахально пристывшему, не думающему укрыться за малозамызганный пластиковый спасительный барьер, без размаха одарила меня супружеской и совсем не визажистской дланью, изукрасив красноватой печатью мою слегка побледневшую от переживательных импульсов ланиту.

Будучи малообразованным христианином, я не догадался подставить противоположную щеку, вместо христианского смирения я невнятно не то матюгнулся, не то по-французски сказал: благодарствуем, и невежливо задернул прямо перед ее носом пластиковую занавесь, и уже оттуда из-за полупрозрачного укрытия придумал более вразумительную фразу:

– Однако не думал, что живу среди психопатов…

И включивши душ, окончательно уверовал в дальнейшую свою неприкосновенность. Жена же, как оказалось, придерживалась на мой счет полярного мнения. Одним роскошным движением пластиковый барьер был порушен, а следующим, полным звериной чувственной грации она перемахнула и утвердилась в ванной, вытолкнув меня из-под бодрящих прохладных струй, которые по ее команде сменились на теплые, ласкающие.

Нежась под этим женским возбуждающим потоком, она потянула меня к себе, в свою теплую женственную компанию, вжимаясь в меня всем своим ренуаровским телом, растирая остатки кумулятивного моего разряда по моей интеллигентской (без плашек мышц) волосатой груди.

Всяческими прижиманиями своего удобистого тела, в особенности плотным и совершенно не отвисшим, недряблым гузном, она-таки умудрилась завести мой слегка потрясенный организм, и в один из волнительных «тыловых» моментов, она перегнулась вперед с проворством акробатки и сама же направила мое воспрянувшее дальнобойное жерло в свой переувлажнившийся двухарочный тоннель.

Разумеется, залпа так и не последовало, как ни тщилась самодеятельная командорша, как ни крутилась своим, охлаждаемым душевым водопадцем, тоннелем, – все старания были впустую.

Потом в постели у нас состоялся приятельский разговор на тему моей скрытой сексопатии. Я честно, как на уроке любимой учительницы, признался, почему никак не получается правильно закончить это, в сущности, элементарное домашнее сочинение, когда никто не мешает, не стоит над душой, – ни учительница добрейшая и всепонимающая, ни подлый нежданный школьный звонок…

Понимаешь, кузнечик, это и плохо, что никто не мешает. Помнишь, месяц назад твоя тетка у нас загостилась. Все верно, и ты, и я в усмерть от нее устали, от ее интеллигентных, неслышных тапок. А зато, кузнечик, какие ночи были у нас… А уехала, все! Помнишь, ты переживала, что я несколько перетрудился, переработал. Переутомил наш аппарат. А причина моей холодности элементарна. Потом все как бы восстанавливается. И с твоей помощью, и я пытаюсь фонтанировать воображением. Но главное, не получается. И поэтому вынужден бежать в ванную и… И ждать, что вот-вот ты войдешь!

Обращаться к психиатрам и районным сексопатологам, как ненавязчиво посоветовала мне тогда жена, я не стал. Право, не знаю, но я не чувствовал себя человеком, которому непременно требуется чья-нибудь извне, в особенности медицинская холодно доброжелательная, а то и равнодушная ремесленная помощь. Стать зависимым от чьего-то профессионально ощупывающего взгляда, боже меня упаси! В особенности сейчас, когда всякого рода шаманствующих целителей вокруг, точно собак нерезанных.

Современных шаманствующих, впрочем, люд не оббегает, доверяет им души свои, словно этих самых невещественных предметов у занедуживших не одна в наличии, а по крайней мере дюжина чертова…

Доверчивость моих соплеменников и современников не знает никаких удобоприличных границ. И, безусловно, не обделен сей низменной интеллигентной чертой и я сам. Иначе бы с такой необыкновенной легкостью не позволил окрутить себя малознакомой прелестнице, которая запросто демонстрировала мне свои перси с назревшими вишневым бальзамом сосцами, которые надлежало мять, теребить, ласкать, чтобы хозяйка в конце концов запросила пощады в голос, вот так:

– Дурачок! Боже мой, какой же ты дурачок…

– Согласен. Сто раз согласен, моя ирисочка, моя конфеточка. – А сам не будь дураком, освоившись с запорным хозяйством долгополой юбки, отомкнул все чужеземные замки и кнопки и к обоюдному нашему щебечущему удовольствию потащил ее вниз…

Демоническое зрелище представлял я, далеко уже не мальчик и не трясущийся студент, вздумавший освободить сладко бормочущую молодую особу от роскошной студийной юбки, стаскивая ее, точно милицейское галифе, через ноги. Юбка великолепно скользила по двигающемуся капроновому крупу барышни Ирины, которая по достоинству оценила мою потеющую задышливую настырность:

– Какой же ты дурачок! Дай я сама…