Приятные ночи

И он так роскошно принимал у себя всякого, что не только заставил всех себя полюбить, но и был глубоко уважаем всеми. Молва о его безграничной щедрости дошла в конце концов и до слуха Маркиза, и, видя его молодым, богатым, знатным, рассудительным и как бы созданным для любого дела, он проникся к нему такою любовью, что не мог провести ни одного дня, не имея его при себе. И Салардо вступил в такую дружбу с Маркизом, что всякому, желавшему от Синьора какой-нибудь милости, требовалось пройти через руки Салардо, иначе этой милости ему было бы не добиться. Видя, что Маркиз вознёс его так высоко, Салардо, в свою очередь, решил угождать ему со всею старательностью и ловкостью во всём, что, как он полагал, могло бы тому понравиться. Маркиз, который тоже был молод, находил большое удовольствие в соколиной охоте и держал много птиц, легавых собак и других животных, как это и подобает сиятельному Синьору, но он ни за что не выехал бы охотиться с собаками или соколами без того, чтобы Салардо не был при нём.

Случилось, что Салардо, оставшись как-то у себя в комнате наедине сам с собою, принялся размышлять о великом почёте, которым его удостоил Маркиз; затем его мысли перешли на доброе поведение, похвальные поступки, честные нравы Постумьо, его приёмного сына, и на то, как он послушен ему. И вот, предаваясь таким размышлениям, он подумал: "О, как мой отец заблуждался! Конечно, вызывает сомнение, не впал ли он под конец в слабоумие, как это случается с большинством стариков. Не знаю, какая причуда или какое нелепое измышление побудили его приказать мне со всею решительностью никоим образом не воспитывать родившегося не от меня ребёнка и не отдаваться во власть единодержавно правящего Синьора. Теперь я вижу, насколько его предписания расходятся с истинным положением дел, ибо, хотя Постумьо всего лишь приёмный мой сын и родился не от меня, всё же он добросердечен, рассудителен, благороден, благовоспитан и послушен во всём моей воле. А кто мог бы меня так обласкать и окружить таким же почётом, как маркиз? Он сам себе голова, и над ним нет никого, и тем не менее он питает такую любовь ко мне, и я в таком у него почёте, как если бы стоял выше него и он бы меня боялся. И это так меня изумляет, что просто не знаю, что и сказать.

Несомненно, некоторые старики теряют рассудок и, не помня о том, как провели свою молодость, хотят навязать своим сыновьям законы и правила и взвалить на них такой груз, к какому сами не прикоснулись бы. И делают они это не из любви, которую к ним питают, а по какому-то скудоумию, ради того, чтобы тех побольше угнетали какие-нибудь заботы и тяготы. Нарушив наказы отца, я без дурных для меня последствий пренебрёг двумя завещанными им стеснительными запретами и хочу немедля проделать третий, весьма существенный опыт и убежден, что найду всяческую поддержку в сердечной и нерушимой любви моей дорогой и милой супруги. И она, которую я люблю больше света очей моих, ясно увидит, сколь велико и что представляет собою то скудоумие или даже безумие жалкой старости, которой не ведома большая радость, чем заполнять своё завещание злокозненными условиями. Теперь я хорошо знаю, что отец, составляя своё завещание, не находился более в твёрдой памяти и, как выживший из ума старик, не ведая, что творит, поступил по-ребячески.

На кого я могу положиться с такой же уверенностью, как на свою собственную жену? Ведь после того как она покинула отца, мать, братьев, сестёр и родительский дом, у нас с нею один дух и одно сердце. Поэтому я убеждён, что могу открыть ей любую хранимую мною тайну, сколь бы важной она ни была. Итак, подвергну испытанию её преданность и не для того, чтобы удостовериться в ней, ибо мне и так отлично известно, что она любит меня больше самой себя, но единственно в назидание тем недалёким молодым людям, которые по своей простоте слепо верят, что преступать сумасбродные заветы престарелых отцов, одолеваемых подобно тем, кто грезит во сне, тысячами нелепых, беспрестанно меняющихся причуд, - и впрямь непростительный грех". Насмехаясь подобным образом про себя над мудрыми и обоснованными наставлениями отца, Салардо решил нарушить и третье из них. И вот, выйдя из своей комнаты и спустившись по лестнице, он немедля пошёл во дворец Маркиза и, подойдя к насесту, где сидело множество соколов, взял одного из них, того, который был наилучшим и которым особенно дорожил Маркиз.