Приёмыши революции (СИ)

Татьяна, здесь же присутствовавшая, но до сих пор молча и недвижно сидевшая в кресле - хоть давно уже и не занималась своей вышивкой, даже не глядела на неё, а переводила взгляд с лица отца на лицо матери - облизнула губу, словно неторопливо, обстоятельно готовилась к ответу, не желая показать, что вопрос застал её врасплох. Не должен бы, не далее как утром те же разговоры велись в комнате сестёр. Но одно дело, когда речь идёт о её младших сёстрах (младших и старшей, поправляет себя Татьяна, хотя иногда кажется, да простит ей Господь эти признаки гордыни, что Ольга - тоже младшая), и совсем другое - когда то же слышишь от родителей. Хотя, впрочем, нет, уж хвала Господу, не то же. Сёстры - их можно понять. Дни в заключении тянутся весьма однообразно, особенно теперь, здесь, в обстановке куда более скромной и с режимом ещё более строгим, чем было в Тобольске, и логичным, а иногда и главным развлечением становится обсуждение окружающих. Читать может прискучить, вышивать - тоже надоедает (особенно Ольге, да, говоря откровенно, и Анастасии), надоедает и безик. Вот и судачат. Обсуждают всех: солдат караула, приходящих изредка для уборки городских женщин, просто тех прохожих, кого удаётся увидеть за забором. И не важно даже, если с обсуждаемым и двух слов сказано не было, и встречи даже лицом к лицу не было, а был только краткий взгляд из окна. Всё годится: обсудить одежду, или походку, строить предположения - что за человек, какого возраста и достатка, и куда он направляется; и какова его семья и повседневные думы… Нет в этом смысла ни малейшего, глупое баловство, на которое сейчас Татьяна, впрочем, хоть и сердилась, но больше про себя, одёргивала себя, чтоб не разворчаться вслух - такие уж вещи делает с человеком длительное затворничество, отсутствие ярких, живых впечатлений, тут и узор на стенах начнёшь с серьёзным видом обсуждать, и макароны, съеденные на ужин… Вот и этот Никольский. Новое здесь лицо, впервые заметили его в среду утром - Мария заметила, следуя до ватерклозета, он стоял как раз в коридоре и о чём-то вполголоса разговаривал с комендантом, кажется, не на русском языке. Если уж Мария говорит, что прежде его здесь не было, то так оно и есть - Мария, как и отец с матерью, здесь с самого начала. Ну и конечно, как не стать новой темой новому-то лицу, да ещё такому заметному. Хотя правду сказать, хватает здесь колоритных типов. Но отец с матерью - другое дело. Они не праздно судачат, как глупые сестрички. Мать боится. А если мать боится, это не может быть пустячным.

- Не знаю. Мне он не понравился. Хотя откровенно сказать, кто же из них всех может нравиться? Правда, что есть в нём что-то зловещее… Может быть, вернее всего, он кем-то прислан как наблюдатель, надёжно ли нас охраняют.

- Охраны что-то… побольше, чем нас…

- Бог мой, Аликс, не находишь ли ты, что это естественно? - добродушно усмехнулся Николай, и несколько стушевался под красноречивыми взглядами жены и дочери, - ну, сколько хочешь можешь говорить, что мы не преступники, мне-то зачем говоришь? Для нас да, а для них так, видать, преступники…

Татьяна была, пожалуй, согласна с матерью, раздражавшейся на эту, с её точки зрения, легкомысленность, с которой отец забавлялся этой мыслью. Впрочем, и отца можно понять - хоть странное их и абсурдное, в общем-то, существование длилось уже больше года, можно ли к нему привыкнуть? Ну, привыкнуть - положим, ко многому человек привыкает… Но понять, найти обоснованным? Нет.

- Мне кажется, человек он умный и опасный. Из тех, что знают больше, чем говорят, чем говорят даже своим соратникам…

То же 12 июля, утро

- А о Никольском ты что скажешь?

- О каком таком Никольском?

- Ну этот… Заместитель он нашего коменданта или личный оруженосец, уж не знаю, - хихикнула Мария.

- А, жердь в шинели?

Про жердь в шинели - это было, положим, неправда, потому что никогда в шинели Никольский перед ними не появлялся, жарко для шинели в середине-то лета. Впрочем, наверное, и в этом тёмном плаще не слишком-то прохладно, однако, никто, кажется, никогда не видел его без этого плаща, словно рос он прямо из его худых плеч и являлся таким же продолжением его тела, как каштановые, тронутые сединой волосы и жидковатая бородка клинышком. Впрочем, может быть, ещё увидят - он здесь всего-то, получается, три дня, но Мария вот почему-то уверена - надолго.

Девушки сидели на кровати Ольги, придвинутой к окну - Ольга всё жаловалась на нехватку воздуха, вот и подвинули кровать сюда, ровно хотя бы до того времени, как Ольга начнёт жаловаться на сквозняк - и судачили. Татьяна, сидевшая отдельно, порой бросала на них взгляды, полные неудовольствия - шитьём сейчас занималась, по-честному, одна она, у остальных же их работы праздно лежали на коленях, лишь время от времени они лениво, для галочки, делали в них пару стежков. Впрочем, Татьяна и сама не могла не сознаться, что беседа увлекает её. Мало хорошего в праздных пересудах, но к жизни они ближе, чем мёртвая материя, даже пусть и добротной ивановской мануфактуры.