Приют для бездомных кактусов

Отец Терентий почему компьютер-то запретил? Из-за игр. После Машки засиживаться за ними стал, до черноты перед глазами. Ночью, чтоб теть Надя не видела и не ворчала. А утром сам как зомби был. Один раз всю ночь проиграл, теть Надя еле подняла его. Покаялся на исповеди, отец Терентий и отлучил его от компьютера. «Первые христиане как-то без этого обходились». Хотелось сказать, что тогда время ж другое было, но глянул на отца Терентия и не стал. Пока четвертый год обходится. Только отец Михаил при встречах подначивает. Но он уж всегда отыщет что-нибудь.

После Лесной дорога расчистилась, он слегка втопил. Солнце шло на закат, надо было, конечно, звякнуть домой и поинтересоваться тещей, но он всё откладывал. Позвонила сторожиха, отчиталась, что почистила дорожки и что хочет принести из дома немецкий словарь детям в воскресную школу, если батюшка благословит… Благословил. Звонили из секретариата, по поводу епархиального собрания. Напомнили насчет отчета. Пообещал. Звонили… оттуда, отсюда, из дома не звонили. Отец Максим глядел на залитую вечерним светом дорогу и думал про бесполезно уходящий день.

Нет, что-то он сделал. В багажнике ехали свечи и прочие закупки с епархиального склада, да и на Горке надо было самому показаться, по телефону такие вещи не решаются. Но самого важного не сделал. Хотя – ну нашел бы он кого-то с цыганским языком, уговорил бы, привез, и что? Отец Максим вздохнул. И ноги, несмотря на печку, не отогревались. И солнце летело перед ним, всё более холодное и неяркое. И впереди была ночь и умирающая теть Надя со своим цыганским, надо ж было ей так некстати.

И тут он увидел реку.

Огромную белесую реку, то появлялась, то снова пропадала. Вот возникла так близко впереди, что захотелось остановить машину и подбежать к ней. И, скинув рясу на траву, поплыть, легко разводя руками. А может, прямо в рясе.

«Простые радости земли… Скорей, чем нам, нужны самой земле».

Песня возникла в голове и сразу заполнила ее целиком. И не только голову, а всё его тело, даже затекшие пальцы на ногах стали, насколько позволяла обувь, шевелиться в ритм.

Он быстро нашел, и «Несчастный случай», и саму эту песню, «Простые радости земли». И пошла песня. Хорошо пошла песня.

«А мы стоим на берегах молочных рек по пояс в киселе, и только редкие кресты простых церквей торчат из молока».

Может, отец Терентий и прав, и всё это расхолаживало волю, будило мечтательность и вообще отдавало буддизмом. То есть даже не «может», а именно был прав: и расхолаживало, и отдавало… И нецензурное слово в конце песни, до которого тогда отец Терентий, к счастью, не дослушал. И надо это выключить, стереть, сжечь и развеять по ветру. Вместе с самим отцом Максимом, который сидит сейчас, улыбается и подтягивает слегка не в тон. «С убогим скарбом на руках окрестный люд спускается с холмов, пока не скисло молоко, и можно пить, и плавать в молоке…» И глядит на воздушную кисельную реку и солнце над ней…

Повисев, река исчезла.

«Мой зачарованный пловец, плыви и ты, плыви и ты, чтоб не остаться в пустоте, когда туман укроет Божий мир…»

Туман был негустым, дорога из храма привычной, нахоженной, мог бы и с закрытыми глазами… Глаза и правда закрывались уже, устал. Поднялся к себе на второй.

Из теть-Надиной двери пробивался свет и слышались слабые стоны. Обе Веры, Петровна и Максимовна, были на кухне. Максимовна стояла в теть-Надином фартуке у плиты и что-то сердито помешивала.

– Ну что, отловили? – спросила, продолжая мешать.

– Кого?

– Ну… разыскали цыган этих?

Он сел за стол. Вера Петровна нарезала салат из бледных помидоров и молчала.

– Как она? – спросил.

– Да всё так же. Скажет «отец Максим» – и снова свое «каля-маля»… Сильный там туман?

– Да нет, – отец Максим поднялся. – Схожу к ней.

– Поужинайте, батюшка, уже готово всё. Сейчас только сметанкой…

– Начинайте. Я потом.

Прежде обе Веры друг друга недолюбливали. А тут вот почти подружились.

В комнате еще сильнее пахло лекарствами и побулькивал матрас. Он перекрестился и перекрестил постель.

– Вернулся?

Он даже не понял сразу. «Слава тебе господи!» – выдохнул и присел на стул.

– На Горку ездил?

– Да… – произнес с трудом. «Заговорила… Господи, заговорила!..»

– Хорошо.

Они были в полутьме. Он не включал лампу, будто боясь вспугнуть это электрическим светом. Теща пошевелилась.

– Слава богу, дождалась тебя, отец… Исповедуешь?

– Да, – кивнул он.

Он еще со вчерашнего дня заготовил всё.

Потом… была долгая исповедь. Несколько раз она замолкала и начинала хрипло мычать, он предлагал кликнуть Веру Ивановну с обезболивающим. Но теть Надя мотала головой и, отдышавшись, продолжала. Вера Ивановна, кстати, заглядывала. Один раз сама, второй раз с Верой Петровной, но, упершись во взгляд отца Максима, быстро закрывала дверь.

После причастия теть Надя задремала.