Приют для бездомных кактусов

Мулла подумал, потом надвинул мне на глаза шапку, как мама. Я перестал спрашивать и заплакал. Не сразу, а когда почувствовал, что внутри домика, засыпанного деньгами, лежит мой отец. Да, именно здесь. А на Объекте только его одежду закопали, мать не догадывается. Брат Январжон тоже не догадывается, сидит на любимом ведре, только «нале-во!» кричит, чтобы все перед ним поворачивались. Разве это справедливо? Разве похвалят, что я оставил отца в этом домике, одинокого, с рыбами и их муллой?

С лепешкой, кстати, был еще один случай, уже в столице, в общежитии. Со мной парень из Джизака жил. У них знаете какие лепешки, в их Джизаке? Настоящее колесо «КамАЗа». Родственники парня на учебу в столицу снаряжали: давай, по нашей традиции, с этого края лепешки откусим, остальное в дорогу возьмешь в виде воспоминания. Откусили, и он взял. Стал беречь, раз в неделю с нее пыль майкой протирает. Мама, говорит, сейчас, наверное, двор метет. Лепешку над койкой себе повесил, как портрет, вечером разговаривает с ней, о здоровье спрашивает. Потом у этого джизакца девушка завелась, городская. Мы на Комсомольское озеро пошли, а он с ней лицом к лицу в комнате остался. Возвращаемся вечером: «Скорая помощь», у-а, у-а! Лепешка парню на голову свалилась. Выносят его, сотрясение мозга, городскую сразу ветром сдуло, лифчик только одиноко висит.

Потом вышел из больницы и в институт не вернулся, на невест, которых ему родня подталкивала, внимания не обращал, к окошку отворачивался. Только недавно, говорят, за ум взялся, милиционером стал. А когда он в больнице лежал, мы к нему ходили, виноград взяли, яблоки, от души. Некоторые из наших, как в палату зашли, сразу вспомнили, по какой причине он тут лежит. И такой смех у ребят начался, хотя бы в коридор вышли или смеющийся рот прикрыли. Мы на них шипим, чтобы совесть проснулась, самим тоже посмеяться хочется, как лепешку вспомним. В конце все смеются, некоторые даже на пол от смеха легли. Виноград-яблоки по палате рассыпались, джизакец тоже застонал, больно смеяться, а что поделаешь. Ничего, зато теперь милиционером работает, оклад приличный.

Короче, я около святого стоял, на которого деньги клали, и плакал в свою твердую шапку. Мулла поскреб мне пальцами по затылку, говорит, возьми с могилы несколько монет, только медных, серебряных не бери. Я быстро собрал монеты, одна серебряная в ладонь тоже закатилась. И мулла не видел, в потолок молился, потом отвел обратно во двор. Там я заметил нового человека: ровесник с клеткой, внутри птица находится, голубь или не голубь.

Пришел, мулла его спрашивает. Ровесник кивает, птицу уважительно протягивает.

Брось, мулла мне говорит, на землю свои монеты.

Послушался, разжал ладонь. Те деньги, не знаю как, в семена превратились, птица давай их клевать. Мулла говорит, на птицу показывая: она тебя к твоим взрослым отведет, беги. Я поклонился и побежал. Вечер уже, автобусу пора назад, в пустыню. Ничего, птица хорошо летела, я ее над собой видел. Пока ее не сбили.

Из рогатки, наверное, прямо к ногам упала, никогда столько крови у птиц не видел. А хулиган, длинный такой, рыжий, ко мне подходит, сбитую птицу хочет прикарманить. Если с ним драться, точно победит. И улыбается, зубы на весь Самарканд показывает. Только тут мой мулла прибежал, палкой его отогнал от птицы, а меня поругал за серебряную монету: видишь, что этот рыжий черт с птицей из-за тебя сделал, два года теперь оживлять придется, что встал, иди, твои взрослые вон за тем углом! Я от страха ни земли, ни воздуха не чувствовал, побежал. Люди из автобуса меня еще не искали, их только-только из магазина забрали, они еще душой около прилавка были. А Рыжего, который мою птицу сбил, я хорошо запомнил.

Через полтора года после Самарканда начал я замечать на себе новые волосы. Под носом, в других взрослых местах. Теперь я таким, как брат, стал. По секрету скажу: я и до этого был его сообразительнее. Только его возраста мне не хватало. Чтобы низкий голос и бритва чтобы лицу требовалась. Когда это ко мне пришло, захотелось еще как-нибудь брата обогнать. Долго думал, потом пошел к учительнице.

У нас на Объекте три красивые женщины были. Первая женой начальника Объекта была, каблуки очень любила, Роза. Эти каблуки всем не нравились, хотя женщина была хорошая, лекарство могла посоветовать. А зачем советовать, аптеки на Объекте почти не было, заболел, верблюжьей мочой лечись. В моих планах повзрослеть жена начальника никакого места не занимала, пусть сначала каблуки свои снимет.

Про вторую женщину вообще не хочу говорить. О ней Карим-повар, Прилипала, Кочев и Кужикин пускай говорят. И дурак Каракуртов.

А третья женщина как раз работала учительницей. Бывают такие магнитные женщины, всех на нее притягивало. Только она, можно сказать, хорошо отмагничивать умела. На офицеров хоть краем глаза посмотрит, а солдат и остальных защитников родины вообще не замечала. Солдаты такое невнимание терпели, а нас, школьников, это обижало, каждый хотел мужчиной себя показать.

Короче, решил идти к этой учительнице.