Приют Грез

— А вот и яблоки, дети мои. Осенью и зимой я буду каждый вечер угощать вас печеными яблоками. Я так люблю слушать их фырканье, когда они сидят в духовке. Эти звуки наполняют душу уютом и миром.

— Как и все у тебя, дядя Фриц, — ввернула Трикс.

— Но любой мир ничего не стоит, если нет мира в сердце.

— Это верно, Фрид. Но он достигается только через мир с самим собой. А путь к нему — поиск своего места в жизни. Одним он дается легче, другим труднее. Из нас труднее всех Эрнсту. Но он искренен перед самим собой и, значит, стоит на верном пути.

— Это так трудно, дядя Фриц. Я всегда считала, что перед собой еще куда ни шло — можно быть искренней, а вот перед другими — никогда. И теперь поняла, что перед собой еще труднее, — прощебетала Паульхен.

— Ты опять за свое, — поддразнил ее Фрид.

— Конечно.

— Ну, тебе-то ничего не стоит быть искренней.

— Почему это?

— Потому что ты у нас пока еще очень юное и легкомысленное создание и вовсе не имеешь никаких задатков к искренности.

— Дядя Фриц, сейчас же выставь его за дверь!

— Прошу прощения, — промямлил Фрид.

— Нет-нет, вон отсюда!

— Ну, смени гнев на милость, Паульхен.

Она подумала.

— Тогда скажи: «Я противный и отвратительный».

— Я противный и отвратительный…

— Он просто испугался, а вовсе не исправился. Дядя Фриц, печеные яблоки с печеньем — в самом деле пальчики оближешь. Откуда у тебя такое вкусное печенье?

— Это забавная история. Прихожу я в лавку булочника и вежливо прошу мое любимое печенье. А смазливая продавщица говорит: «Сожалею, сударь, но мы его только что продали». — «Ах, Боже мой, фройляйн, умоляю, поищите, может, найдется хоть немного». Она улыбнулась: «Немного у нас еще есть, конечно. Но мы оставили его для нас самих». — «Понимаете, фройляйн, у меня нынче крестины, а угостить абсолютно нечем». Она залилась краской и подала мне целый пакет печенья.

Все рассмеялись. Трикс тоже улыбнулась, но как-то очень грустно.

— Дядя Фриц, а теперь прочти нам какое-нибудь стихотворение.

ВЕЧЕР
Тишина — покров желанный —
Нежной лаской душу греет.
Не боюсь земных страданий!
Ведь с небес покоем веет.
В тишине излился свет,
Лунный свет на наши очи.
И усталая душа
Пить блаженной влаги просит.
Слабый отсвет фонарей
Тихо гладит руки наши
И с вечернею зарей
Жар полдневный прочь уносит.
Благость сладостных минут
Осеняет нас крылами,
И земных грехов приют
В грезах сладких исчезает.

Было так приятно в коричневато-золотистой комнате. В углах гнездились смутные тени, теплый свет лампы падал на руки и лица сидящих.

Трикс сняла со стены лютню и протянула ее Элизабет.

— Спой, пожалуйста. Ведь завтра меня уже здесь не будет — попросила она.

Элизабет взяла лютню и запела своим серебристым голосом:

Завтра в путь отправлюсь я,
Время распрощаться —
Драгоценная моя,
Грустно расставаться.
Я люблю тебя, и мне
Оттого грустней вдвойне,
Утаю кручину
И тебя покину[10].

В комнате воцарилась тишина. Трикс неотрывно смотрела на Элизабет. Тонкая червонная линия очерчивала профиль певицы, а волосы отливали старым золотом, она, слегка наклонясь вперед, пела:

Счастье нас с тобой свело,
Разлучило горе.
Ах, как это тяжело,
Ты узнаешь вскоре.
Разлучаются сердца,
И печали нет конца
Для сердец влюбленных,
Вдруг разъединенных[11].

У Трикс из глаз закапали крупные слезы.

Не грусти и слез не лей,
Друга вспоминая,
Навсегда в душе моей
Сберегу тебя я.
Слышишь песню — это твой
Вестник вьется над тобой.
Прилетел с рассветом
Он к тебе с приветом[12].

Все были растроганы.

— Давайте прощаться, — хрипло сказал Фрид.

— Пусть Трикс еще немного побудет со мной, — возразил Фриц.

Элизабет поцеловала Трикс:

— Завтра утром я приду на вокзал.

Потом Трикс и Фриц остались одни.

Фриц молча погасил лампу и зажег свечи перед портретом Лу. Потом взял три бокала, наполнил их, поставил один среди цветов перед портретом, второй — перед Трикс, а третий взял себе. Девушка подняла на него заплаканные глаза.