Приют изгоев

Тидей Акамант встал на колено и принес клятву. Аойда кивнула, принимая ее.

Встав же, Акамант спросил с тревогой:

– А как же вы, ваше сиятельство?..

– Обо мне найдется кому позаботиться, – сказала Аойда. – Иди к Линкею.

Аойда посмотрела, как он уходит, потом повернулась в сторону Жуткой Пустыни и какое-то время смотрела на безумную пляску вихрей. .

Давно стемнело, но Аойда все стояла и смотрела. Она ждала своего часа, когда можно будет войти в палатку. Не к Абраксасу-колдуну, а к своему мужу, Абраксасу Ахеа. Наконец, вспомнив, что оставаться одной сейчас ей не следует, – мало ли что может случиться в это смутное время – пошла к лагерю.

Абраксас уже спал. Тихо, стараясь не шуметь, Аойда сняла платье и легла рядом с мужем. Тот сонно что-то пробормотал и, не просыпаясь, пододвинулся ближе к ней. Аойда закрыла глаза, но сон не шел, под ее смеженными веками крутились бешеные вихри Ар-и-Дифа, а сердце стыло от мучительной тоски – в голове вертелась неотвязная мысль: что же будет дальше?., что будет?., что?..

Она повернулась на другой бок. Абраксас проснулся, поднял голову.

– Что-нибудь случилось? – спросил он тревожно.

– Ничего, – почти беззвучно выговорила Аойда.

Но он услышал в ее голосе смертельную печаль и поднялся на локте, чтобы поцеловать и успокоить жену. Аойда чуть отклонила голову; соленая слеза протекла по виску к уху.

– Айо, – нежно сказал Абраксас. – Айо, маленькая, не плачь… – Его губы все же коснулись ее век. – Вот один глазик поцеловал, а вот второй, – приговаривал он. – Не плачь, моя Айо…

Аойда порывисто прижалась к нему и обняла одной рукой, второй стирая с глаз слезы.

– Айо!..

Он целовал ее, потому что это было единственное средство, чтобы она успокоилась.

Она и успокоилась. Но не затихла, уткнувшись головой куда-то ему под мышку, а отчаянно начала целовать его в ответ, уже страстно, мечтая только об одном – чтобы муж понял ее страсть.

…Потом, когда они устали и лежали, отдыхая, Абраксас сказал, глядя не на нее, а куда-то в сторону:

– Я очень виноват перед тобой, милая Айо.

Аойда не ответила.

– Когда я… уйду, – проговорил Абраксас, все еще не глядя на нее, – ты без труда получишь развод. Брак, заключенный с помощью колдовства, нельзя считать законным.

– В Мунитайе не бывает разводов, – ответила Аойда.

– Айо, – помолчав, предложил Абраксас, – я вряд ли уже когда-то появлюсь в Мунитайе. Что тебе стоит объявить меня умершим и выйти замуж за другого?

– Ты знаешь, почему я плакала? – тихо спросила Аойда.

– Нет… Впрочем, да. Ты, наверное, укоряла судьбу за то, что я испортил тебе всю жизнь.

– Нет, – сказала Аойда. – Я плакала, потому что утром я уйду с тобой.

Абраксас вскочил, не веря своим ушам.

– Что? – не поверил он.

– Утром я пойду с тобой, – спокойно повторила Аойда.

– Только не это! – воскликнул он. – Я не знаю, что случится со мной там, но для тебя это точно верная смерть!

– Я – твоя жена, – просто сказала Аойда. – У нас в Мунитайе жена должна следовать за мужем, пусть даже в бой. Или оставаться дома, следя за детьми и хозяйством… Но у нас нет дома…

– Останься, – попросил ее Абраксас, – пожалуйста…

Она не стала спорить, к чему? Она просто прижалась к нему так, будто делала это последний раз в жизни, положила голову ему на грудь и тихонько, совсем-совсем тихо, начала напевать что-то из старинных товьярских песен.

И, слушая звуки родного языка, Абраксас вдруг ощутил себя дома. И подумалось ему, что если бы дома кто-то вот так ночью пел ему старинные стихи и прижимался к груди так же нежно, то, быть может, и не подняла бы его в далекий и страшный путь злая воля – просто не справилась бы та воля с такой любовью! И в каком-то нежном отчаянии Абраксас, все крепче и крепче обнимая жену, исступленно зашептал:

– Айо, маленькая моя, сильная моя, спаси меня… спаси…

Утром лагерь оказался пуст.

За ночь все, кого увлекло за собой странствование Абраксаса через Империю к Ар-и-Дифу, окончательно освободились от чар, и каждый выбрал для себя свою дорогу. Они исчезали из лагеря в течение всей ночи – по одному, по двое, бросая вещи и прихватывая с собой лишь лошадей и оружие… Возможно, в головах некоторых из них зрели планы прихватить с собой в оправдание за грехи грозного колдуна или хотя бы его голову, но страх перед таинственными серебристыми плащами, плотным кольцом окружившими палатку Абраксаса, еще не выветрился из недавно затуманенных мозгов, и они ретировались ни с чем, оставив после себя лишь опустевшие брошенные палатки, которые трепал ветер, разбросанные в беспорядке вещи и кое-где еще дымящиеся остатки костров; среди всего этого видны были несколько трупов – кто это был: те ли, кто хотел остаться, те ли, кто упорствовал в желании убить бывшего кумира, или просто мародеры – оставалось неведомым.