Приют Одиннадцати (СИ)

- Да-да, Шурка, именно по бегу. Ты обрати внимание, какие тут живут лоси. Дважды в день они бегают до седловины и обратно. Официальные забеги на вершину запланированы на ближайшее воскресенье. Может быть, твоим французам лучше сегодня переночевать на "Бочках", а завтра вернуться сюда и прибить свою доску. Впрочем, я почти уверен, что на "Бочках" тоже нет свободных мест. У меня есть одна холодная кладовка, где свален всякий ненужный хлам. Но мне даже неловко предлагать её иностранцам. Там стоят старые нары, а на них сломанные стулья, столы, рваные комкастые тюфяки и прочая дребедень. Всё никак руки не дойдут, чтобы всё это выбросить. Если французы согласятся, я поручу навести в этой кладовке маломальский порядок. Могу выделить каждому по спальному мешку и по паре одеял.

Мы поднялись на третий этаж и заглянули в эту кладовку. Всё было так, как сказал Борис, только он забыл про пыль. Она там лежала толстым слоем и пахла старьём. Среди бегунов нашёлся тот, кто немного лопотал на лягушачьем языке. С его помощью удалось объяснить французам сложившуюся ситуацию. Они посмеялись и сказали, что помещение их вполне устраивает, особенно если там немного сделают приборку. Им даже нравится, что они в полной мере почувствуют русский национальный колорит. Меня же напугал царивший там промозглый холод. Я с ужасом представил себе предстоящую холодную ночёвку. Я спросил у Бориса осипшим голосом:

- Наверное, в командах спортсменов есть врачи?

- Не врачи, а врач, - ответил Киндинов.

- Покажи мне его.

- Пойдём.

Мне всё труднее становилось дышать. Как-то разом обострились все мои застаревшие хвори: кровообращение, пищеварение, сердцебиение, газообразование, сухожилие и тому подобные. Болела голова, вдох ещё более-менее получался, а выдох был так затруднён, что мне стало по-настоящему страшно. Наверное, астма, мелькнуло у меня в голове. Мне показалось, что кто-то схватил меня за горло и душит. Меня охватил липкий озноб.

Я объяснил спортивному доктору своё состояние, сказал, что у меня хронический бронхит и спросил, нет ли у него каких-нибудь таблеток, чтобы облегчить мне дыхание. И чтобы я смог дожить до утра в том холодильнике, где предстояло мне провести ночь вместе с французами.

Он выслушал меня невнимательно, то и дело отвлекаясь на пустые, как мне казалось, хлопоты. Меня это очень обижало: человек (это я) находится, можно сказать, на грани жизни и смерти, а этого эскулапа моё состояние не тревожит. Выслушав (с перерывами) мои объяснения, он сказал:

- Типичная горняшка. Есть только один способ облегчить ваши неимоверные страдания: надо спуститься по меньшей мере на 1000 метров вниз. Хотя бы до "Бочек". Вам надо поторопиться, пока ещё светло. Если вы не успеете спуститься, повторяю хотя бы до "Бочек", вас придётся завтра спускать на "акие". Вы можете сейчас самостоятельно ехать на лыжах?

- Вроде бы могу. Не так резво, как когда-то, но всё же попробую.

- Ну, тогда советую поторопиться. Держитесь правее, ближе к тропе, чтобы не угодить в трещину.

Я кое-как объяснился с французами, что мне надо спуститься вниз, выложил из рюкзака тушёнку, сгущёнку, хлеб, попрощался с французами до завтра и вышел из гостиницы. Надел лыжи, оглядел раскрывающуюся передо мной панораму, с заснеженными горами главного хребта, оттолкнулся палками и ринулся вниз. Первый крутой участок мне пришлось потрудиться, вспоминая приёмы лыжных поворотов на крутяках. Дальше гора стал выполаживаться, и я поехал более раскованно. Меня неотступно преследовала мысль: почему этот доктор дважды повторил, что нужно спуститься "хотя бы" до Бочек? Что он имел в виду? Что лучше спуститься ещё ниже? Может быть, канатные дороги ещё работают, и я успею в последний вагон. И доберусь до поляны Азау. А там вдруг ещё живёт и работает в газетном киоске девушка Лиля. Я вспомнил тепло её голого тела. Вдруг она меня не забыла.

Снег был вязок, и мне приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы его проворачивать лыжами, закручивая свой торс и приседая, потом выпрямляясь и закручиваясь в другую сторону. Со стороны перевала Хотю-тау подула зябкая позёмка. Ветер в сговоре с понижением температуры покрывал поверхность снега льдистым блестящим панцирем. Под моими лыжами он ломался, и тонкие льдинки с шуршанием уносились вниз. Мне приходилось останавливаться, и не раз, чтобы перевести сбивающееся дыхание. Но я торопился, одновременно ощущая, как мои ноги, отвыкшие от большой физической нагрузки, начинают наливаться свинцом.

Через полчаса я уже был на "Бочках". Какие-то люди ходили между домами-бочками, о чём-то весело переговаривались. Мне бы, дураку, остановиться, спросить, не найдётся ли свободного местечка на одну ночь. Но я уже был заведён какой-то внутренней пружиной, которая упрямо толкала меня дальше, вниз. Я надеялся, что канатная дорога ещё работает, хотя для этих призрачных надежд не было никаких оснований. Я это понимал, но всё равно надеялся по инерции задуманного - достичь поляны Азау.