Приют отверженных

— В общем, на пару месяцев меня хватило, а потом я заявление командиру: прошу уволить, так как глубоко противен мне армейский порядок, и если ещё послужу, то попросту сбегу, да и всё. Физиономия у него, конечно, была ещё та, когда он это прочитал… Я, знаешь ли, по простоте душевной и в самом деле верил, что меня помурыжат, да и выгонят из армии. Мурыжили долго, тут я не ошибся. Только вот вместо дома родного попал я в другой дом. Признали, что я тронулся малость. Про психушку особо нечего рассказывать: бить не били, в меру морозили, в меру голодом морили. Впрочем, я тогда и не особо восприимчив был к тому, что вокруг — состояние накатило совершенно тупиковое, жизнь казалась ночью беспросветной… Короче, влез я в петлю. Из петли меня успели вынуть, а где-то через пару недель выписали потихоньку и на свободу отпустили — план на самоубийц им, видимо, не спускали. Приехал я домой, пытался как-то жизнь устроить: работать чтобы, специальность получить, об учёбе подумывал… Но как-то всё в перекосяк шло. Может, из-за того, что с начальством постоянно не ладил, не знаю… А потом и с тюрьмой познакомился. История довольно глупая. Грузчиком в магазин устроился, ну а коллеги ушлые попались: тушёнку загнали, а меня — новенького, особняком державшегося — подставили. На год загремел. Вышел — долго нигде толком осесть не мог, мотался из края в край. Куда вербуют, в паспорт не особо глядя — я туда: на тюменскую нефтянку, якутские прииски, камчатскую путину… Пил порой крепко, запоями, один раз чуть не сгорел в бараке по пьянке. В те годы и укрепилось во мне чувство, поначалу непонятное, но неотрывное, как собственная тень. Внешне это выражалось просто — людей сторонился. Порой за целый день ни слова не произносил. Нет-нет, ни ненависти, ни там презрения к людям у меня не было. Просто, знаешь, смотришь на жизнь будто со стороны, как в телевизор. Когда женился — думал, все повернётся. Но нет, через год опять в свою колею вошёл. Жене пытка: то ли больной я, то ли что таю, что молчу сутками. Я ей пытался, как мог, объяснить, да напрасно…

О злоключениях своих говорил Дмитрий спокойно, бесстрастно перечисляя выпавшие на его долю беды, каждая из которых одна бы составила другому человеку повесть на всю жизнь, без конца в подробностях вспоминаемую. Но видно затеял Дмитрий свой рассказ не для того, чтобы посмаковать пережитое.

— Не знаю, до сих пор бы, наверное, в той колее сидел, — продолжил Дмитрий, — если бы не попал в Кириллов Берег. Случилось это десять лет назад. Приехал я в тот год в родной Глебовенск мать навестить. Приехал с семьёй, Ленке тогда полтора года было. А жили мы далековато отсюда, под Пензой. С женой, надо сказать, отношения мои уже на пределе были — вот-вот всё рухнет. Надоели ей мои заморочки. И вот как-то услышал я от глебовенских мужиков про чудеса Кириллова Берега. И знаешь, даже сердце ёкнуло — настолько родное послышалось во всей этой дьявольщине. И в детстве услышанное сразу вспомнилось. Потянуло меня самому взглянуть — проверить, послушать. Жена говорит: да езжай хоть куда. Поехал. Добрался до Берега. Пришёл с той стороны, что и ты, ну и на холм, к памятнику поднялся. Не скажу, что памятник меня поразил — нет. Просто я ждал что-то подобное. Но когда я спускался с холма, то был почти уверен, что поселюсь в Кирилловом Береге. Пришёл в поселковый совет, он здесь атамановым домом зовётся. Дом большой, а в нём из власти всего один человек сидел — грузный такой мужик, седой весь. Перед ним посетитель. Я прислушался — оказалось, дело сродни моему, человек тот поселиться хочет, помощи просит. Шустрый такой мужичонка, слова горохом сыплются. Что-то про маслобойню новую частил, наладить обещал. Седой выслушал, закурил и говорит, глядя в окно: «Стройматериалов у нас нет, денег в кассе тоже нет, да и совет земли не даст». И молчит. Мужичонка насупился, потом ругнулся: мать, мол, вашу перетак, выгоды своей не понимаете — ушёл. Седой на меня глянул: «Чего тебе?» — «Да думаю поселиться тут», — отвечаю. «Ну, рассказывай», — говорит Седой. Я стал рассказывать о себе — без утайки. Он слушал внимательно, и вдруг прервал, не дав досказать: «Стройматериалы у нас есть, денег мы тебе для начала дадим, место выбирай сам». Я, по правде, растерялся — неожиданно всё же. Седой: «Что — передумал?». Я чуток раскинул мозгами и отрубил: «Селюсь!». Седой тогда выдвинул ящик стола, достал пачку денег: «Бери, и поезжай, устраивай свои дела». Я опять растерялся: «Где расписаться в получении?». Он посмотрел, рассмеялся: «Потом распишешься, когда дом построишь». Я взял деньги, пошёл, но от порога всё же спросил: «А чего же тому, который передо мной был, отказали?». Седой ответил сразу и просто: «Говорит много и глаза у него бегают». Так и закончилась моя первая встреча с кирилловобережским «атаманом» — ни документов не спросил, ни, даже, фамилии…

По ожившему голосу Дмитрия и появившейся вместе с тем улыбке на лице можно было заключить, что воспоминание об этом событии доставляет ему истинное удовольствие.