Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками

Мое внимание сосредоточено на розовых ушах Хеймдала. Они вывернуты наизнанку, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не вернуть их на место. Все в синих венах, они выглядят печально и чуточку непристойно. Зорба опускается на землю рядом с Хеймдалом и кладет его голову себе на колени. А потом рыдает так горестно и страстно, как не может позволить себе ни один человек. При виде мохнатой треугольной морды Хеймдала у меня в крови начинает гулять адреналин. Никогда раньше я не чувствовал такого подъема. Наконец-то «до» и «после» встали на свои места.

– Огливи, барана кто-то убил. Ты понимаешь, что это значит?

– Жаркое из баранины?

Я машу рукой в сторону загона:

– Это значит, мы должны последить за ними ночью.

Огливи хмурит брови:

– А нельзя ли нам помянуть барана как-нибудь по-другому? Например, питой и мусакой, которую приготовит Энни?

– Огли, я серьезно! Ты не понимаешь, как это важно? Это ведь не сон, а реальная трагедия! И происходит она сейчас, а не сто лет назад. И мы можем это остановить.

К нам, тяжело ступая, подходит Зорба. По-медвежьи обняв Энни, он склоняет курчавую голову ей на плечо.

– О, Энни, наш единственный баран!

Его волосатые руки запачканы кровью.

– Дети мои! – кричит он, выпрямляясь в полный рост. – Не бойтесь. Мы это переживем! А сейчас спать! Идем в свои домики и гасим свет!

Но его внушительный бас звучит как-то неубедительно, будто у потерявшего веру священника.

– Бедные дети, – вздыхает Энни. – Совсем потеряли голову от страха!

Смерть Хеймдала – лучшее, что могло случиться в нашем лагере. Ночной воздух пронизан кружащим голову ужасом. Страдающие бессонницей теперь бодрствуют с полным основанием. Те, кто видит ночные кошмары, нашли оправдание своим страхам. А «другие» могут заняться новой загадкой, на время позабыв о собственных проблемах. Теперь, когда всех нас объединила внешняя угроза, местная социальная иерархия дает сбой. По пути в домики страдающие от апноэ, «другие» и нарколептики оживленно беседуют между собой. Мне повезло: у меня есть Огливи и по ночам я не чувствую себя одиноко. Но для других детей смерть Хеймдала – большая удача. Убийца, прячущийся в лесу, как бы перекинул мостики между нашими личными страхами. У нас появился общий ночной кошмар. Это праздник почище Рождества.

– Как думаешь, кто это сделал?

Огли свешивается с верхней койки, и его перевернутое краснощекое лицо оказывается передо мной.

Свет выключили час назад. Дождь барабанит в серебристые шторки, припечатывая к ним листья папоротников. Стены домика набухли от дождя и глухо отзываются на его барабанную дробь. Под окнами квакают лягушки.

– Не знаю. Энни ведет себя очень странно. Ты знаешь, что раньше она была прорицательницей и гадала на магическом кристалле? А сегодня вечером взяла с собой ложку. Подозрительно. А может, это какой-нибудь нарко впал в транс? Или же…

– Эй, кончайте болтать, – ворчит надзиратель из своего угла. – Постарайтесь заснуть. Или хотя бы сделайте вид. Закройте глаза и дремлите.

Будь его воля, он бы в качестве снотворного лупил нас бейсбольной битой по голове. Наша ликующая паранойя лишает его возможности смыться, чтобы наполнить осушенную фляжку.

Я закрываю глаза. Домик наполняется расслабляющими звуками вроде храпа, треска цикад и шороха трущихся горбов близняшек. Меня накрывает одиночество, несмотря на близость братьев и сестер. Эспалде и Эспине повезло больше других. Им высочайше разрешено спать в одной кровати. Они лежат спина к спине в своих матросских пижамах с морской вышивкой по краю соблазнительно-непристойных разрезов на горбах. Я представляю, как их позвонки сплетаются вместе, образуя единую лестницу к двум разным мозгам.

– Эмма, тебе страшно? – шепотом спрашиваю я.

– Мне страшно! – отвечает Эспалда.

– Мне тоже, – вторит ей Эспина.

Я чувствую, как Огли ворочается на койке и наверняка ухмыляется в подушку.

– Если боишься, можешь спать на моей кровати, – уже более уверенно продолжаю я.

– Что? Здесь? На глазах у близнецов? – ахает Эмма.

– А мы не возражаем! – подает голос Эспалда.

– А я против, – говорит Эспина.

Эмма смотрит на меня долго и оценивающе. Потом взбивает подушку и под мутноватым от виски взглядом надзирателя тащит ко мне свое одеяло. Наконец она забирается в мою постель. Я констатирую этот факт со скрупулезностью историка. Наконец-то. Я ждал этого все лето.

Следующие два часа мы ворочаемся в постели, пытаясь в ней устроиться.

– Элайджа, у нас ничего не получится, – вздыхает Эмма.

– Ну, конечно, если так вертеться…

– Просто мы не можем спать вместе, – грустно произносит она. – Наверное, это твоя колыбельная…

– Вероятно, все дело в тебе, – говорю я, проклиная себя в душе. – Тебе это не приходит в голову? Может, это у тебя не получается? Может, ты не можешь спать с другими людьми?