Приказ

Марошффи любил Табань, с ней были связаны его юношеские воспоминания, пробуждение первого чувства, тот период в его жизни, когда он еще увлекался живописью. У него была довольно ценная коллекция эстампов с видами этой романтической части города за несколько прошедших столетий и портретами ее жителей: сербов, греков, турок. Он любил эти картинки, на которых были изображены загадочные минареты, мечети и восточные бани, возвышавшиеся над маленькими домишками, построенными в большинстве своем тоже в восточном стиле.

В одной из своих школьных работ, в сочинении на свободную тему, Альби описал пожар в Табани в 1810 году, он образно рассказал о сгоревшем тогда венгерском Востоке, который потом заново отстроил немецкий Запад. Немецкому профессору Роту, человеку прямодушному, сочинение очень понравилось, даже несмотря на то что в нем назывались имена поэта Витковича, историка Бенедека Вирага, всемирно известного доктора Семмильвайса и, наконец, ученого секретаря Венгерской академии наук Габора Дёбрентеи. Все они в свое время жили в Табани: кто — в молодости, кто — уже в преклонные годы.

Архитекторы, которые после пожара заново отстроили этот район на склонах трех гор: Напхедь, Вархедь и Геллерт, — ограниченный с другой стороны Дунаем, вероятно, не любили высоких зданий с просторными комнатами, да и для двориков они оставляли так мало места, что одно тутовое дерево, как правило, растущее в каждом дворе, вполне могло закрыть своей кроной весь дворик. По булыжным мостовым городка-лилипута никогда не ездили автомобили, а его обитатели, согласно неумолимому закону природы, тихо и незаметно рождались на свет словно для того, чтобы через какое-то время так же тихо и незаметно покинуть его. Одно поколение сменялось другим. Осенью сильный ветер налетал на домишки пригорода, летом они изнывали от ужасной жары, и ящерицы носились по полуразрушенным стенам и раскаленной мостовой Табани. С весны и до глубокой осени, укрытые плющом, дома сохранялись в почти неподвижной тишине, чтобы зимой спокойно заснуть под толстым снежным покровом до новой весны.

Марошффи и подобные ему влюбленные молодые люди, жаждущие романтики, хорошо знали там маленькую корчму «Три цитры», в которой, по преданию, когда-то, давным-давно, сам Казанова ухаживал за прекрасной дочкой ее владельца, Петера Костича. Однако кокетливая дочка владельца небольшого кабачка, сверкая глазами и смеясь, начисто отвергла домогательства венецианского соблазнителя из-за его огромного носа.

В представлении писателя Костолани Табань была таким местом, где среди глухих, закопченных стен можно было ждать появления чего-то необыкновенного. Конечно, никто из поэтов не воспевал огромных крыс, бегавших по чердакам домиков Табани, и голодных, мяукающих на луну котов. Откровенно говоря, старая Табань никогда не была слишком уж романтичной, просто влюбленные и счастливые романтики выдумали ее для себя: их горячие сердца везде и во всем видели какую-то особую красоту. В Табани люди селились еще и потому, что даже в самых дешевых районах Йожефадрома квартирная плата была выше, чем здесь. Марошффи жалел об исчезновении этого миниатюрного будайского уголка Востока, потому что вместе с ним как бы навсегда исчезла с горы Напхедь улыбка растущих там виноградников, которая напоминала ему о детстве. Современная жизнь сровняла с землей знаменитый когда-то Чертов ров, по которому вода самотеком текла через Липотмезе в район проспекта Кристины, а оттуда на площадь Яноша и дальше, по улице Арок, прямо в Дунай. Безжалостное наступление современного мира на Табань с каждым годом все больше и больше уменьшало этот грустный уголок плюща и цветущих акаций. Однако поэты по-прежнему заглядывались на эти крохотные домики, наивно считая, что за их стенами дамы с прическами а-ля Шоделне продолжают играть вальсы Фляйшакера на старинных клавесинах, издающих стеклянные звуки, а на пюпитрах стоят вышитые из лунного света нотные альбомы.

Марошффи, правда, видел этот мир уже не глазами писателя Круди, а — вопреки своей воле — глазами репортеров полицейской хроники, которые иногда писали о царящей здесь беспросветной нищете. В случае таинственной смерти того или иного пожилого обитателя здешних мест полицейское ведомство и не думало проводить тщательное расследование, так как обычно очень скоро выяснялось, что старик или старуха умерли уже несколько недель назад, причем самой естественной смертью. Просто долгое время никто не обращал внимания на их отсутствие, потому что старики никому не были нужны.

Эрика же считала, что для характеристики дряхлой Табани больше подходят строчки романтического и несколько сентиментального поэта Имре Фаркаша, чем реалистические выступления ораторов из городского магистрата, требующих коренной перестройки этой части города.

Фаркаш же в своих стихах так воспел эти кварталы: