Приказ

«В настоящее время сформировался Межзаводской комитет трех крупнейших металлургических заводов Кишпешта. Этот комитет представляет собой революционную организацию местных рабочих. Комитет поддерживает связь с рабочими Кёбаньи, с предприятиями Сименса, с рабочими заводов «Радиатор», Оренштейна и Коппеля. Именно здесь отмечается быстрый рост профсоюзных объединений. На большинстве предприятий комитета значительная часть рабочих вместе с рабочими кварталами Виллань еще ранее была организована в профсоюзы…»

В 1918 году по улице Шаркань можно было проехать двумя видами транспорта: либо в коричневых вагончиках местной электрички, либо в желтом вагоне трамвая под номером 40.

Именно на нем Марошффи и доехал до конечной остановки, и всезнающая кондукторша показала ему, как лучше добраться до Заводской улицы, по одну сторону которой тянулся высокий забор завода Хоффера, распространявший по всей округе запах креозота, которым был обильно обмазан, а с другой стороны стояли низенькие домики. На этой сырой местности, которая так и не была до конца осушена, бедняки из всякого хлама и бог знает каких отходов строили домики, по влажным стенам которых повсюду расползались большие пятна плесени. Буйная трава росла по краям канав, а ранней весной сюда из болот, находившихся вблизи кладбища, доносились громкие концерты неистовых лягушек.

Марошффи довольно быстро отыскал жилище Петера Татара, которое его обитатели называли не иначе как лачугой. Он вошел в маленький дворик, где неподалеку от колодца какая-то девушка стирала белье.

— Мне нужен Петер Татар, — произнес Марошффи.

Девушка выпрямилась, смахнула со лба прядь волос.

— А что вам от него надо? — с подозрением спросила она.

— Мне непременно нужно поговорить с ним, — ответил Альбин, стараясь придать своему голосу оттенок доверительности.

Не сказав больше ни слова, девушка подвела Марошффи к маленькому сараю, пристроенному к дому, и крикнула в открытую дверь:

— Тебя тут спрашивают, папа!

Седой и небритый пожилой мужчина появился в дверях, затем вышел во двор, держа в руках стамеску и молоток.

— Мне нужен ваш сын Петер Татар, — сказал Марошффи. — Ведь вы его отец, не так ли?

Постепенно, слово за слово, они разговорились. Девушка вернулась к своей прерванной работе. Марошффи рассказал о себе то, что считал необходимым.

Через несколько минут старик пригласил его в мастерскую, усадил на какой-то ящик. И Марошффи опять почувствовал на себе его испытующий взгляд, однако вскоре после осторожного прощупывания намерений гостя подозрения старика рассеялись.

— Здесь частенько бродят шпики из тайной полиции, вынюхивают, ищут чего-то, — сказал, словно оправдываясь, старый Татар, — вот и приходится осторожничать со всеми посторонними.

Затем он рассказал Марошффи, что молодой Петер Татар всего два дня назад вернулся из поездки, во время которой он улаживал кое-какие «организационные дела».

Старик разговаривал с Марошффи просто, очень спокойно, продолжая тем временем свое дело — он выдалбливал корыто.

— Петер скоро вернется, вы обождите его. Он мне о вас много рассказывал, так что я все знаю. Он к вам давно в Буду собирался, но только неотложные дела мешали…

Старик рассказал кое-что и о себе. Работал он столяром-модельщиком на заводе Липтака до тех пор, пока не попал в аварию и не получил травму. Циркулярной пилой ему отрезало четыре пальца правой руки. За это ему, правда, выплатили небольшую компенсацию, назначили даже пенсию, но прожить на нее нет никакой возможности. Вот он и делает корыта, которые иногда удается сбыть на рынке в Кишпеште. Его дочь Юци, которая сейчас стирает белье во дворе, работает в типографии Фишхофа, что находится на углу улицы Фё и проспекта Юллёи, работает она укладчицей, но иногда сидит дома, когда в типографии мало заказов.

— Юци очень любит свою работу в типографии, хотя, возможно, в другом месте она смогла бы заработать больше, — рассказывал старик.

Старик Татар умолчал о причинах этой привязанности Юци к типографии Фишхофа, но Марошффи, конечно, кое о чем догадался, однако расспрашивать не стал. Время между тем текло медленно, они уже о многом переговорили. Альби очень удивили строгие, четкие и суровые представления старика о текущих событиях мировой политики. Татар до всего доходил своим умом. Он рассуждал обо всем, может быть, еще и для того, чтобы Марошффи его не расспрашивал. Он раскурил свою большую сучковатую трубку и с удовольствием выпускал клубы серо-голубого дыма. Запах табака смешался с запахом столярного клея.