Приказ

Марошффи с интересом рассматривал внутреннее убранство мастерской. «Существует два разных мира, — невольно думал про себя капитан, — и, конечно, совершенно не разбирается в жизни человек, который познал только один слой нашей многоликой жизни». Он внимательно слушал хозяина.

Был момент, когда Марошффи вдруг показалась нереальной окружающая обстановка, словно он находился на сцене какого-то театра среди декораций. С улицы до них доносилось дребезжание трамвая, который на Заводской улице делал резкий поворот. Совсем рядом какая-то женщина громко звала сына домой. С улицы долетали голоса детей, распевающих песенку:

Уж, как зернышко, посажу Тису,
Днем и ночью поливать стану.
Скоро вырастут руки, ноги,
Голова, по которой петля плачет.

Марошффи молча выслушал эту песню, а когда детишки замолчали, спросил у старого столяра:

— А знают ли ребята, кто такой Иштван Тиса?

Старик улыбнулся.

— Конечно знают, — ответил он. — Они же слышат разговоры взрослых. Потом разучат вот такую песенку и распевают ее где надо и где не надо. Ведь матери этих детишек почти на каждом шагу проклинают Тису за то, что он посылает их мужей воевать и погибать на фронте, а венгерское мясо и муку отправляет в Германию императору Вильгельму. Эти голодные щенята быстро научились ненавидеть, тут уж ничего не поделаешь. Нищета — хороший учитель…

Однако постепенно и у старика столяра иссякли слова, тем более что его гость большей частью молчал. Старик продолжал свою работу, стружка так и вилась из-под рубанка.

Марошффи уже начал волноваться. Внезапно он подумал: «А чего, собственно, я жду в мастерской, есть ли в этом какой-нибудь смысл или, быть может, лишь минутная слабость заставила меня приехать сюда?» Он невольно то и дело бросал взгляд на старика, пытаясь представить себе, о чем тот думает в этот момент.

Альбин напрягал свою память, стараясь припомнить, встречался ли он с подобными людьми. У него были довольно романтические представления о рабочих после чтения произведений Золя, Достоевского, Кнута Гамсуна, Горького.

Молодого Татара капитан все-таки не мог причислить к людям этого типа, не был Петер похож и на старого столяра, хотя оба они, и отец и сын, жили в одном мире. Этот мир представлялся Марошффи странным, даже страшным. К подобной жизни не только невозможно привыкнуть, но даже короткое время так жить тяжело. Тогда зачем он здесь?

Марошффи подумалось, что он, прежде чем оказаться здесь, спустился на три ступени. Первой ступенью был Баден, когда его выгнали из генерального штаба, второй — гора Монте-Граппа с ее адом, откуда он выбрался только благодаря Петеру, а третьей ступенью стали долгие недели вынужденного безделья, за время которого в нем возникло непреодолимое желание познакомиться с жизнью созревшего для восстания народа. Вот эта последняя ступень больше всего и занимала Марошффи. Здесь были и любопытство, и романтика, и загадка.

Под влиянием прочитанного Альби постоянно думал о том, что до него такой же путь проделали Дьюла Юст, Михай Каройи и, наверное, даже хамелеон Тивадар Батхиани. На этот путь их толкали разные обстоятельства, но отнюдь не горькая судьба. Говорят, что время и испытания помогают созревать думам. Любопытно, от кого он итог слышать эти слова? От Денеша Береги, своего старого преподавателя истории? Или, быть может, от Ремига-Ноттера, своего духовного наставника? Да это не имеет ни малейшего значения!

Теперь он с явным пренебрежением думал о тех нравственных нормах, которые еще совсем недавно определяли каждый шаг в его личной жизни. А что же теперь определяет его жизнь?

В эту минуту рубанок старика, жалобно взвизгнув, застрял в доске. Столяр взял в руку молоток и, слегка постукивая им по рубанку, освободил инструмент.

Внимательно наблюдая за действиями пожилого столяра, Марошффи решил про себя, что будет играть роль посетителя, своего рода наблюдателя, — это ведь довольно просто. Ему вдруг снова показалось, что он на сцене, куда попал в самый разгар действия оперы «Фауст»: кругом расхаживают мастеровые, горожане и горожанки, буржуа, школяры, солдаты, крестьяне, ученые-магистры. Он еще никогда так четко не ощущал справедливости знаменитого постулата:

Что мы не можем, в том у нас нужда,
Что можем — бесполезно нам…

Теперь уже ни Марошффи, ни старик не замечали течения времени, той тишины, которая застыла вокруг них. Один продолжал работать, другой — размышлять. Почти совсем стемнело, когда пришел Петер. Он был в штатском костюме, сшитом из казенного солдатского сукна, в стоптанных сапогах. Свой битком набитый армейский рюкзак он небрежно опустил на верстак и молча обнял Марошффи. Было видно, что Петер рад встрече.

— Значит, пришел все-таки, — сказал он, — вот и хорошо…

То, как он произнес это «хорошо», могло означать очень многое, но Марошффи в ответ только коротко проговорил:

— Да, я здесь…

Петер несколько раз кивнул головой и позвал Юци.