Приказ

— Хорошо, совсем не обязательно оставаться дома, — пошла на попятную Сударыня. — Уезжай из Венгрии и даже из Европы! Один из твоих предков, чуть ли не по такой же причине, удалился даже за океан, где вознаградил себя за ущемленное самолюбие в десять, если не в сто, раз. — Проговорив это, она схватила сына за руку и продолжала: — Я поеду с тобой, сынок! У меня есть солидный капитал, гораздо больше того, который необходим для крупного торгового дела…

— А как же Эрика? — перебил ее Альби.

На это Сударыня ответила непререкаемым тоном:

— Место жены всегда должно быть возле мужа. А если она на это не согласится, тогда и думать о ней не стоит… А теперь ты поедешь со мной домой! — Это был уже приказ.

— Пока нет. Еще рано. Мне здесь кое-что нужно сделать… — овладев собой, отказался Марошффи.

*

Наконец Петер вернулся в родной дом на Заводской улице. Вид у него был усталый, лицо заросло щетиной. Как и в предыдущие приезды, он принес с собой целый рюкзак продуктов. Вымывшись с головы до ног, он лег на кровать и заснул крепким сном. Проспал он ровно двенадцать часов и проснулся бодрым и отдохнувшим.

Когда они остались с Марошффи вдвоем в комнате, Петер сказал:

— Давай поговорим, Капитан, хватит играть в молчанку!

Оба закурили. Собственно, так у них начиналась каждая серьезная дискуссия. Первым нарушил молчание Петер:

— Ну, Капитан, как ты расцениваешь политическое положение на сегодняшний день? Мне бы хотелось услышать твое мнение. Но только откровенно.

Марошффи не стал томить Петера и ответил:

— Гинденбургу и Людендорфу пришел конец. Этого не отрицает и Тиса. Войну они, безусловно, проиграли. В такой ситуации король хочет одного, а его министры — другого, их мнения сходятся лишь в одном: любой ценой спасти собственную шкуру. А в это самое время империя распадается на куски… Сам собой возникает вопрос, и притом очень важный: существует ли такая сила, которая была бы в состоянии сохранить государственность хотя бы для «осколочной» Венгрии?

Петер живо закивал, полностью согласный с оценкой, данной Марошффи.

— Ты, безусловно, прав, Капитан, — сказал Петер. — А как ты полагаешь, что теперь нам надлежит делать?

Марошффи ответил не задумываясь:

— Крах нашей империи — это прямое следствие германской политики. А ее возрождение мы должны искать на Западе. Политическая платформа Михая Каройи дает нам такую возможность. Каройи — честный и дальновидный политик. Если его поддержат, он сможет возродить Венгрию, которая просуществует еще не одно тысячелетие…

— Никто не спорит, что Каройи плохой человек. Однако у него в руках нет власти. Он желает получить ее легально, да еще из рук самого короля. Из-за этого его возненавидят на Западе. К сожалению, у нас в стране все слепы: и консерваторы, и либералы, да и социалисты тоже. Вот почему «Вилаг» и писала, что логике уничтожения нужна такая политическая слепота. Однако не логика уничтожения есть логика жизни!

— А что же? — спросил Марошффи.

— Революция!

Марошффи молчал, углубившись в свои мысли. Будучи противником насилия в любой форме, он, естественно, считал любые революционные преобразования нецелесообразными.

— Я лично принадлежу к числу тех, — откровенно заявил Петер, — кто не доверяет ни немцам, ни французам. К числу тех, кто не согласен идти по указке Людендорфа или Клемансо. Венгрию в настоящий момент может спасти только революция. Переходи на нашу сторону, Капитан. Нам очень понадобятся твои военные знания. Я уже говорил о тебе с нужными людьми. Мы условились, что завтра, в воскресенье, ты встретишься с этим человеком в Пеште, во дворе проходного дома на улице Серечен. Этот человек объяснит тебе, в чем будет заключаться твое задание. Ну как, пойдешь вместе с нами, а?

Марошффи даже в жар бросило от таких слов Петера. Он приложил ладонь ко лбу, но лоб оказался холодным.

Предложение Петера ошеломило его. Настроение у Альбина испортилось. Ему хотелось отказаться, сказать, что он не намерен пускаться на авантюры даже в том случае, если они и являются революционными, однако он не знал, как это лучше сделать. Ведь он чувствовал себя должником Петера, так много сделавшего для него, и потому не хотел огорчать его. В то же время он считал нечестным соглашаться с тем, что было ему не по душе.

— Я не смогу пойти вместе с вами, Петер, — тихо, но решительно проговорил он. — Я не революционер, да, откровенно говоря, и не собираюсь им становиться. Тебе, наверное, мои слова покажутся обидными? Но я считаю тебя своим другом и потому разговариваю с тобой совершенно откровенно.

Петер был ошеломлен отказом. Он считал Марошффи человеком пассивным, которого обязательно нужно расшевелить, воодушевить на дело, толкнуть на самостоятельные активные действия.

Несмотря на отказ Марошффи, Петер все-таки не отступался от него, он что-то объяснял, доказывал, но все безрезультатно.

Этот нелегкий разговор, начатый вечером, превратился в самый настоящий диспут, затянувшийся до рассвета. Колокола соборов созывали прихожан к заутрене, а Петер с Альбином все никак не могли договориться. Так и остались каждый при своем мнении.