Приказано молчать

Началась она перед рассветом. Завыла в трубе, зашуршала хлопьями снега по стенам, забарабанила по стеклам, да так громко, что разбудила связистов.

– Ну, началось, – недовольно проворчал Ерохин, надевая ватник и валенки. – Взбесились бесы, чтобы нам служба медом не казалась. – А подумал иное: «Нет худа без добра. Случится что с линией, мы тут. И Дерябину еще один урок». Приказал строго:

– Вставайте! Илларионыч, топи плиту и готовь завтрак, а мы с Сергеем Аксентичем прозвоним линию. В отряд доложим.

Жаковцев откинул одеяло, спрыгнул на пол и начал резво одеваться, словно спал не четыре часа после трудного дня, а выспался вволю. Дерябин же поднимался с трудом. Руки и ноги непослушны, как чужие, в голове неприятный шум, а веки – свинцовые.

Прапорщик же был безжалостен:

– Не в детсадик мама будит. Поспешай, Сергей Аксентич. Линия нас ждет.

«Нарочно он, что ли? – вяло думал Дерябин. – Можно же еще поспать немного. Вот так сразу и порвет провода? А если бы нас не было здесь?»

Прапорщик же, будто угадывая мысли солдата, все настойчивей торопил:

– Ты можешь, аника-воин, попроворней? Порвать, вдруг и не порвет, но чем черт не шутит…

Ветер как будто поджидал связистов. Только они захлопнули за собой дверь, он принялся рвать их за полы полушубков, швырять снегом в лицо, наталкивать его за воротник, в рукава, под ушанку – снег неприятио холодил тело, но избавиться от этого было невозможно. Приходилось мириться и идти навстречу снежному хаосу.

Вот и первый столб. Дерябин остановился возле него и посмотрел вверх. Ни проводов, ни даже изоляторов не различить в этой круговерти. А прапорщик подает концы от телефонного аппарата и приказывает:

– Цепляй.

Делать нечего, придется лезть. Пусть ветер старается оторвать от столба, набивает за ворот пригоршни снега.

Вот взялся за изолятор, обкрутил мягкую медь вокруг проводов, крикнул вниз:

– Готово!

Завяз голос в густом снежном вихре, едва-едва пробился к Ерохину. Прапорщик сразу же прижал трубку к уху, обрадовался: живет линия. Но о чем идет разговор на линии, не успел уловить – хлестнул ветер покрепче по тонкому кабелю и порвал его.

– Ишь, расхулиганился! – обругал Ерохин ветер, словно тот мог устыдиться. – Лезь вот теперь на столб по твоей милости! – Потом крикнул Дерябину: – Подожди, не спускайся!

Дерябин вновь укрепил понадежней когти, обхватил руками столб, подставил ветру спину, а сам думал: «Долго ли торчать здесь? Насквозь продувает. Все никак не угомонится прапорщик. Цела же связь», – и смотрел, как Ерохин поднимается по столбу.

– Ну-ка, подсоби. За ворот держи, – приказал Ерохин Дерябину и, закрепив провода от телефона к линии и устроившись поудобней, заключил: – Вот и ничего теперь будет.

Прошло несколько минут, а прапорщик все слушал разговор на линии. Вроде и не холодно ему. Дерябина же начало охватывать отчаяние – ему казалось, что даже сердце замерзает. Солдат понимал, что, возможно, на линии серьезный разговор, и прапорщик ждет, когда он окончится, а тогда доложит о себе, но все же не выдержал, спросил:

– Долго здесь торчать?

Ерохин молча протянул трубку солдату. Дерябин взял ее без всякого желания, но как только услышал, о чем идет разговор, плотней прижал трубку к уху. За скупыми словами доклада, которые текут по проводам в округ, Дерябин увидел летящие сквозь снежный хаос вертолеты (он не предполагал, что в долине сейчас солнечно), торопливо разгрызают гусеницами снежные заносы бронетранспортеры, мнут сугробы колесами ЗИЛы и «газики», спешат конники, напрямик, по целине – солдат понял, что границу перешла группа вооруженных нарушителей, что в долине пограничники, рискуя жизнью, блокируют банду, и скоро там грянет бой, но, к своему удивлению, не позавидовал тем, кто держит в руках автомат или слился с пулеметом, а подумал с удовлетворением: «Как вовремя линию исправили».

Знал бы эти мысли прапорщик, возликовал бы. Но он и так был доволен тем, как посерьезнело лицо солдата, стало сосредоточенным. Он хотел было спросить: «Ну что? Зря торчим здесь?» – но снизу донесся растворенный пургой голос Жаковцева:

– Слезайте. Я уже позавтракал. Готов сменить вас.

У Дерябина, спустившегося со столба позже Ерохина, подкосились ноги, и он тяжело опустился в снег рядом со столбам. Без помощи Ерохина подняться не смог. Идти сам не смог. Так и шли они, обнявшись, до самого домика. Потом Ерохин помог солдату раздеться и налил ему из чайника кружку крутого чая.

– Обогревайся, давай. Ишь, дрожишь, как лист осиновый.

Отхлебнув несколько глотков, Дерябин осовел, размяк, но пытаясь скрыть свое состояние, спросил как мог бодрее:

– Пока пурга, здесь будем, да, товарищ прапорщик?

– Понял, значит. Тогда хорошо. Только тебе за плитой следить придется. Не гож ты на линию. Мы с Илларионычем вдвоем управимся.

– Нет, товарищ прапорщик, – упрямо проговорил Дерябин. – Я тоже смогу…

– Ишь, ты? – словно удивился, словно не ждал этих упрямых слов Ерохин. – Значит, хочешь себя пересилить? Похвально, Аксентич. Похвально.

Круг почета