Приказано молчать

– Подробней я еще никому не рассказывал. Только те и знают, кто здесь тогда служил.

– Что ж, придется разыскивать их…

– Настырный вы народ!

Ивченко неторопливо отхлебнул несколько глотков из кружки и неохотно поставил ее на стол:

– Молод я был тогда, а авиация и того моложе. У-2 – лучший самолет на границе. Летал и я на этом тихоходе. Когда сильные морозы, старались в воздух не подниматься – замерзал мотор, и приходилось делать вынужденную посадку.

Застава здесь и тогда стояла. В отряде получили данные, что на заставу готовится нападение. Какая-то недобитая банда намеревалась пройти по ущелью. А связь тогда какая была? Рвалась то и дело. Стояла зима. Куш-даван в снегу, в степи снег. Суток трое на конях ехать от отряда. А если на машинах (две были в отряде) до гор, а через перевал пешком, то суток за двое. Дороги-то в степи были едва проходимы для тех машин. А банда могла и не дождаться, пока предупредят заставу.

Вызвал меня начальник и спрашивает, готов ли самолет к вылету. Конечно, готов, отвечаю, только мороз сильный. Помню, что около тридцати было, да еще ветерок. А он говорит: «Надо!»

Над степью ничего летели, а как перед горами стал я высоту набирать – чих, чих, потом ничего, снова – чих, чих, чих. Мерзнет мотор, и все тут. Почихал, почихал и – заглох. Тихо стало, только ветер шуршит по крыльям. Повел на посадку. Степь, что не сесть? А вот не рассчитал – в холм врезались. Хвост в стороне, крылья переломаны. Щепки на растопку, а не самолет. Помяло нас немного, но ничего – живы.

Вторым пилотом был у меня Семен Ярмышенко. Здоровенный парень, как ломовая лошадь. Веселый, шутник, все спрашивал меня, как я живу с такими сердитыми глазами. Что ответишь? Что бог дал. А то начнет донимать, почему голос у меня, как у злой тещи. Ему, наверное, хотелось увидеть меня возмущенным – какой тогда буду, если разозлюсь на его шутки. Увидел наконец. В степи, у того холма…

Заматываю я ремнем штанину и голенище – разорвало и икру задело. Руки тоже побиты, ничего не получается, а он, ему меньше досталось, обтирает кровь с лица и смеется. Давай, говорит, костер из самолета разведем, а потом думать будем, что дальше делать. Не попремся же, говорит, в эти горы пешком. Зло меня и взяло такое, какого никогда в жизни не было. Может, от того, что так глупо разбился, может, что кровь идет из ноги и тело мерзнет, а я не могу хорошо штанину затянуть, но, скорей всего, потому озлился, что у самого были мысли двойные: идти на заставу или зарыться в стоге сена и дождаться, пока машины подойдут. Людей на усиление начальник отряда готовил. Тут Семен под руку со своим: «Сутки на морозе – не беда, отогреемся потом спиртиком!»

Глянул я на него, да как крикну: «А застава кровью умоется за твой спиртик?»

Кажется, ничего он больше не говорил. Помог мне ногу привести в порядок и пошел следом. Вижу, не хочет, а идет. Оробел, видно. Потом, правда, когда высоко в горы поднялись и снег стал почти по колено, пошел первым пробивать. Увидел, что я стал из сил выбиваться. А перед перевалом, когда километра два оставалось, помогали уже друг другу. Снег почти по пояс, дорогу не различишь, то и гляди в обрыв загремишь…

Майор рассказывал, а я представлял себе, как два человека, чудом уцелевших при катастрофе, упрямо лезли все выше и выше; одни, среди бесконечных нагромождений скал, беспомощны и жалки, но их ведет вперед цель, и они, наверное, не замечали своей беспомощности, они не чувствовали страха, не чувствовали своего одиночества, ибо шли к людям, чтобы спасти их от смерти, рискуя ради этого своей жизнью. И так просто, будто о самом обыденном, вспоминает обо всем этом майор, может быть, потому, что уже прошло много времени, а с годами все сделанное кажется проще и незначительней, а, может, и тогда он не видел в этом ничего геройского – просто он выполнял приказ и беспокоился о судьбе незнакомых ему людей чуть больше, чем о своей.

– Так хотелось на перевале отдохнуть, но разве можно – замерзнешь, стоит только лечь. Пошли вниз. Вроде бы легче стало. Если бы не нога, можно кое-где даже бегом. На заставе с вышки увидели нас, послали лошадей, а я сесть на коня не могу. Солдаты едва посадили.

В общем, мы успели. Банда пошла на рассвете, и встретили ее хорошо. Мы-то не слышали боя – спали, как убитые, только потом видели пленных, человек двадцать, а начальник заставы сказал, что никто из бандитов назад не ушел, разгромлена банда.

Меня и Ярмышенко наградили. Одно только нехорошо получилось… Когда машины, которые начальник отряда послал с людьми, подошли к горам, увидели разбитый самолет. Погрузили солдаты самолет на машину, сами – на заставу. Самолет же – на аэродром, прямо мимо окон моей квартиры. С женой обморок. Врачи, начальство ее утешают, что все, мол, в порядке, да разве поверит… А мы дней пятнадцать на заставе отлеживались.