Приказчик без головы

– А в полицию только попади! Такие там изверги, в чем угодно повинишься. Так что, голуба, заканчивай комедь ломать. Намерения у меня сурьезные, сама видишь. Платьице тебе шелковое купил, чулочки-носочки всякие. Живешь тут, как герцогиня! Пельсины-лимоны жрешь. Я вот что обещаю: как женушка моя окочурится, женюсь, ей-богу, женюсь на тебе. Ну, ну! Уважь, старика. Только о тебе и мечтаю! Как гладить буду, как целовать….

– Калина Фомич! Родненький! – Сашенька услышала, как Маруся бросилась перед соблазнителем на колени. – Что хошь сделаю! Только выкупи Антипку, выкупи из тюрьмы…

– Так-то лучше. Не хнычь! Ослобоню твоего душегуба, ей-бо, ослобоню. Выждать только надо. После суда, когда на каторгу пойдет, оно легче! Дай-ка с одежей подсоблю…

Обычно желание чихнуть у Сашеньки зрело долго – вначале нежно свербело в носу, потом откуда-то изнутри прибывала энергия, которая, накопившись, раздувала ноздри, захлопывала глаза и взрывалась оглушительно и сладко. Но в этот раз все этапы пролетели за секунду, а результат случился столь громким, что за дверью сразу закричал, испугавшись, ребенок.

Безо всякого стетоскопа Сашенька услышала решительные шаги. Быстро вскочила – Лешич успел лишь притянуть ее и обнять, как открылась дверь.

– Ну что такое? – раздался за спиной княгини недовольный возглас Осетрова.

Воспользовавшись ситуацией, Лешич прильнул к Сашенькиным губам, а Осетрову махнул рукой, мол, извините.

– Нашли место, – проворчал тот, с шумом затворяя дверь.

Тут надобно сообщить, что Сашенька когда-то давно чувства к Лешичу испытывала, что, в общем-то, не удивительно. Жили они под одной крышей, виделись каждый день, в тринадцать «пришла пора, она влюбилась». Пятнадцатилетний Прыжов представлялся ей если не Онегиным, то точно Ленским. Лешич же, как и положено романтическим героям, оставался холоден, в кругу приятелей подсмеивался над нелепой отроковицей, писавшей глупые длинные письма на французском, хорошо хоть не в стихах.

Отвергнутая Сашенька по несколько раз в день с выражением читала финальный монолог Татьяны, тот самый – «я другому отдана», а засыпая, желала себе никогда не просыпаться. Была уверена, что после ее смерти, у утопающего в цветах гроба, злосчастный Лешич наконец прозреет! Будет безутешен! Будет руки себе ломать и молить Бога вернуть Сашеньке жизнь!..

Потому на повестку дня встал вопрос: где достать яд, которым граф Монте-Кристо потчевал Валентину де Вильфор?[49]

Эксперименты с мышьяком окончились плачевно. Сашенькин организм привыкать к яду отказался, сразу начались рвота и понос, опытный врач Илья Андреевич Тоннер быстро догадался о причинах и сделал промывание желудка.

А несчастный, ни в чем не повинный Лешич был сослан на обучение в Московский университет. Когда он оттуда вернулся, Сашенька уже была замужем за Диди. Тут-то и наступило долгожданное прозрение, но никакой радости княгиня Тарусова не испытала. Первая влюбленность давно была вытеснена большой и настоящей любовью!

Прыжов не отпускал Сашеньку, и ей тоже было не оторваться. Столько страсти, столько нежности вложил Прыжов в этот долгожданный поцелуй, что разум, цербер наших чувств и необдуманных порывов, куда-то вдруг спрятался. Мелькнула шальная мысль: почему бы и нет?

Несколько дней назад Сашенька с гневом бы ее прогнала. Не потому что ханжа, а потому что ей повезло. Они с мужем любили друг друга, потому верность была ей не в тягость. Родись она пятьдесят или сто лет назад, когда адюльтер был естественен, как насморк, все равно не изменяла бы Диди! Зачем?

Однако последние события поколебали отношение к князю. Вовсе не она, Диди должен был искать Марусю! Не она, а он должен был вести расследование. Но князь сидит рохлей, пишет пустые речи. Похоже, что сдался без борьбы! Где тот Диди, которого она любила? Нет его. Осталась бледная жалкая тень. А чувства, что ножи, тупятся от каждодневного употребления. Давно уже Сашенька не ловила восторженных взглядов мужа, волновавшие когда-то слова произносились теперь скороговоркой, физическая близость случалась все реже.

Лешич, Лешич! Как же хорошо он ее чувствует! Пятнадцать лет только вздыхал, а теперь, когда она терзаема сомнениями и мучениями, пошел в наступление.

Почему бы и нет?

Лешич наконец прервался, и Сашенька увидела его пьяные от счастья глаза. Сжав ей руку, он тихо произнес:

– Пошли!

Спасло то, что первое касание не в нумере случилось, в коридоре. Иначе…

А так выпало время подумать. Сейчас их ждет миг счастья, но что потом?

Объявить Диди, что уходит? А вдруг и впрямь руки наложит? Делать вид, что ничего не произошло? Украдкой пожимать Лешичу руки и наблюдать, как он ухлестывает за Натальей Ивановной? Стать воскресной любовницей, бегать по нумерам под сальными взглядами половых и портье за порцией телесных радостей?

А что скажут дети? Отец? Брат? Дядя?

В коридоре третьего этажа, всего в паре шагов от нумера, Сашенька остановилась.

– Я, пожалуй, пойду, – сухими губами без выражения произнесла она.

Лешич отпустил ее руку. Достал портсигар, вытащил папиросу. Чиркнув шведской спичкой, прикурил.