Приказчик без головы

Челюсть отвисла не только у Сашеньки. Ильфат вылупился на приятеля так, словно тот волком обернулся.

На счастье, в этот момент притормозил извозчик. Соскочив с облучка, откинул ступеньку и помог дамам подняться.

– Трогай! Да побыстрей! – приказала княгиня. – В Окружной суд!

Дорогой Маруся сунула продолжавшему верещать Петеньке грудь, чтоб успокоился.

Ципцин проводил экипаж взглядом, а затем свистнул извозчика и себе.

Много времени отняли формальности.

Секретарь сообщил председательствующему, что из тридцати присяжных заседателей, выбранных на данный процесс три недели назад жребием, явились в суд лишь двадцать пять, однако трое из прибывших имеют законные основания для отлучки. Ни обвинение, ни защита отводить никого из оставшихся не стали. Председатель, надворный советник Николай Борисович Якоб, опустил бумажки с их фамилиями в ящик, перемешал, а затем стал вытаскивать по одной, сразу оглашая написанное. Первые двенадцать так называемых комплектных заседателей составили присутствие, последние двое стали запасными. Они также должны были присутствовать на заседании, но участвовали в вынесении вердикта лишь в случае внезапного выбытия кого-либо из комплектных.

После присяги присяжные заняли места на скамье в левой стороне зала, и стража ввела Антипа Муравкина. Его посадили за князем Тарусовым, по правую руку от судей. Николай Борисович Якоб задал Антипу ряд обязательных вопросов: имя, отчество, фамилия, звание, возраст, вероисповедание, местожительство, род занятий, а также получил ли подсудимый копию обвинительного акта. Муравкин от боязни ошибиться отвечал, часто запинаясь.

Затем секретарь прочел вслух список вызванных свидетелей и сообщил, что все, кроме Марии Муравкиной, явились по повесткам.

Надворный советник Якоб, тучный мужчина за пятьдесят, с затаенной надеждой поглядел на Дитцвальда. В такую погоду хорошо на природе, а в зале Окружного суда, хоть и не заглянуло пока сюда солнце, сущая парилка! Не отложить ли суд? Фердинанд Эдуардович призыву не внял, заявив, что показания Муравкиной в деле имеются и будут зачитаны. Князь Тарусов возражать не стал.

Надворный советник с грустью вздохнул, свидетели зашли в зал, приняли присягу (аналой с крестом и Евангелием стоял сбоку от судейского стола), после чего их снова удалили в специальную комнату.

Секретарь скороговоркой зачел обвинительный акт. Публика покамест скучала – обстоятельства дела были всем известны из газет. Когда секретарь закончил, Якоб кратко и очень доходчиво повторил суть обвинений и спросил подсудимого:

– Признаете себя виновным?

В зале сделалось тихо. Антип не отрывал взгляд от пола и молчал.

– Вопрос понятен? – уточнил председатель суда.

– Да… – выдавил из себя подсудимый и вдруг, набравши воздуха в грудь, выпалил: – Не, не признаю!

Якоб от огорчения стукнул кулаком по длинному столу, за которым рядом с ним сидели еще двое судей, и про себя решил отправить Антипа на каторгу лет этак на пятнадцать. Каков мерзавец! Столько людей из-за его душегубства страдать здесь должны! А ведь, признай он вину, можно было бы и без опроса свидетелей обойтись, и верных два часа сэкономить!

В качестве доказательств суду были предъявлены заспиртованная голова Сидора Муравкина и холщовый мешок, в котором ее обнаружили. Фердинанд Эдуардович Дитцвальд подошел к столу, установленному напротив судейского, и скинул с банки покрывало. Дамы из публики завизжали, запахло нюхательной солью.

– Данная часть тела, – насладившись произведенным впечатлением, принялся объяснять заседателям Дитцвальд, – была найдена в жилище Антипа Муравкина в этом холщовом мешке, висевшем на вешалке для одежды. Подсудимый признал, что голова сия при жизни принадлежала его брату Сидору. У следствия сразу же возникли подозрения насчет Муравкина, который вечером предыдущего дня имел с братом драку. Подсудимого тут же задержали, а следующим утром он сделал признательные показания, которые я с дозволения суда и зачитаю.

Дитцвальд сделал паузу и призывно поглядел на Тарусова. Ну давай, протестуй, по всем неписаным правилам адвокат обязан это сделать, ведь подсудимый в зале и может быть допрошен непосредственно.

Но князь безучастно крутил карандашиком.

В отличие от секретаря, Дитцвальд читал художественно, чуть ли не в лицах, даже характерный ярославский говорок Муравкина сумел передать. Закончив, Фердинанд Эдуардович победно оглядел зал и сел на место.

Якоб обратился к подсудимому:

– Желаете ли дать какие-либо объяснения или опровержения?

Муравкин приподнялся:

– Нет! Я признаю…

Зал замер.

– Я признаю… – повторил Муравкин. – Голову… Ее на моей вешалке нашли. Но мне ее подкинули, истинный крест! – подсудимый перекрестился. – А сыщикам я себя оговорил.

В зале сразу зашумели, но шепот Антипа, наклонившегося к Дмитрию Даниловичу, расслышали отлично:

– Я правильно сказал?

Тарусов кивнул. В публике засмеялись.

– Тихо! – рыкнул некогда офицерским баском председательствующий и строго спросил Муравкина: – И зачем же вы себя, милейший, оговорили?

Подсудимый уставился умоляющими глазами на затылок Дмитрия Даниловича, но князь молчал.