Приходи в воскресенье

— Ну, это дело поправимое, — усмехнулся я и, развернувшись на шоссе, погнал назад к знакомому проселку. В Стансы я хотел заехать на обратном пути, но раз уж так получилось, почему бы не сейчас?..

— Бабушка умерла, когда меня еще и на свете не было, — сказала Юлька.

— Почему ты меня прогнала с кладбища? — спросил я.

— Я ведь суеверная, — улыбнулась Юлька. — Есть такая примета; если он и она вместе придут на кладбище, то их скоро ждет разлука…

Мне снова захотелось поцеловать ее. У моей Юльки милая привычка: сначала ударить, а потом приласкать!

Я остановился на пригорке, с которого как на ладони видна деревня и мой новый строящийся поселок. Белоствольные березы на берегу закудрявились нежной листвой. Несколько домов уже были возведены под крышу. Крыши высокие, вытянутые вверх, как крылья бабочек. Волнистый шифер серого и зеленоватого цветов выложен в шахматном порядке. Небольшой автомобильный подъемник медленно разворачивал облитую солнцем панель с оконным проемом. Слышны были удары топоров. Несколько человек приняли панель и стали вводить ее в гнездо. Молодец Любомудров! Признаться, я не поверил, что ему удастся организовать работу за городом и в воскресенье. Теперь для нас каждый день стоит недели!

Оттого что на строительстве поселка кипела работа, настроение мое еще больше улучшилось. Я стал рассказывать Юле, как в этой деревне, следуя из Петербурга в Михайловское, в зимнюю вьюгу остановился на почтовой тройке Пушкин и, пережидая непогоду, написал стихотворение:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя…

— В этой деревне был Пушкин? — удивилась Юлька.

— Ну да, — сказал я. — И останавливался у твоей прапрапрабабушки… Кто знает, может, и в твоих жилах течет кровь Пушкина… Вон ты какая артистка!

— Увы, — рассмеялась Юлька, — моя прапрапрабабушка не оставила никаких мемуаров… Я подозреваю, что она была безграмотной.

С лужайки, усыпанной желтыми цветами одуванчика, доносился пчелиный гул. Над озимым полем трепетали жаворонки, но почему-то не пели. А еще дальше, за травянистым бугром, усеянным лобастыми, поблескивающими на солнце валунами, кряхтел колесный трактор, таская за собой прицеп из нескольких борон. Юлька задумчиво смотрела на деревню. Ресницы ее опущены — солнце бьет прямо в глаза, — на губах легкая улыбка.

— Я хотела бы здесь пожить, — сказала она.

— Где? — уточнил я. — В старом или новом поселке? — А про себя загадал: если Юлька выберет новый поселок, значит, все будет хорошо, а если старый… Что будет в противном случае, я не стал думать…

— Вон в том домике, где березы! — показала Юлька. — Только он еще без крыши.

— Ты — умница, — сказал я.

— Ты тоже выбрал этот дом? — спросила Юлька.

— Послушай, Юлька, давай плюнем на город и будем тут жить? — сказал я. — Березы, птицы, пчелы. И речка рядом. Наверное, и рыба есть…

Юлька повернулась ко мне и внимательно посмотрела в глаза: — У тебя неприятности, Максим?

— Если, конечно, ты захочешь вдвоем с таким старым хрычом…

— Не виляй, Максим! — сказала Юлька. — Что у тебя стряслось?

— С чего ты взяла?

— Можешь не говорить, — ровным голосом произнесла она. — Ты такой большой и умный, а я… машинистка мостового крана, а попросту — крановщица. Где мне понять твои заботы!

— Ты глупости говоришь!

— Это я нарочно, чтобы тебя разозлить.

И я подумал: кто у меня сейчас ближе, чем она? Я уже давно все рассказал бы ей, но мне почему-то казалось, что это ей совсем неинтересно…

Мы уселись на траву, и я все выложил Юльке: о Любомудрове, его проектах, об экспериментальном цехе, остановке конвейера, об этих самых домах, котарые сейчас собирают… И главное — о своих сомнениях, которые я еще никому не поверял. Разве что только себе, и то по ночам…

Сначала Юлька слушала внимательно, а потом взгляд ее перекочевал с меня на яркого мохнатого черно-желтого шмеля, который, внушительно жужжа, перелетал с одного цветка на другой. Шмель изгибал толстое брюшко, отливающее синевой, и внимательно исследовал каждую тычинку. Впрочем, долго на одном цветке он не задерживался, потому что до него здесь побывали пчелы. Желто-зеленая лужайка привлекала не только шмелей и пчел, над цветами порхали бабочки — лимонницы, капустницы, крапивницы и еще какие-то поменьше, сиреневые, названия которых я не знал.

— Тебе неинтересно? — спросил я Юльку.

Она задумчиво взглянула на меня. Глаза у нее посветлели, зрачки стали крошечными и острыми. Я только сейчас заметил, что Юля уже успела немного загореть: щеки и лоб приобрели смуглый оттенок, а шея в вырезе рубашки была нежно-белой.

— Знаешь, о чем я сейчас подумала? — сказала она. — У тебя все в жизни слишком удачно сложилось: в сорок лет ты уже директор большого завода, план перевыполняется, тебя уважают, живешь, как тебе хочется…

— Влюблен в самую красивую девушку в мире… — подсказал я.

— В общем, везет тебе, — подытожила Юлька. — А так долго, дорогой, не бывает.

— А ты, оказывается, жестокая! — вырвалось у меня. Я вспомнил, что всего час назад эта же самая мысль пришла мне в голову.