Приходские истории: вместо проповеди (сборник)

Часть третья Двойное дно

Первый звонок

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Ф.И. Тютчев

Что ж, шурши себе, пощелкивай, тянись, наш телефонный роман, роман бесконечных разговоров… Эти шорохи, этот тонущий в самых важных местах голос, это безнадежное вслушиванье, но и сквозь затаенное дыханье, замиранье и ужас прервать – что, что ты сказал?

Она привыкла быстро-быстро. И вновь: так ли уж это было грешно, разве примешивалась сюда хоть капля душевности? Ну разве что капля. Но любой начинавший жить жизнью духовной знает, как быстро растет в душе потребность во всё более частом и тесном соприкосновении с церковью, ее таинствами, эта вдохновенная утопическая жажда постоянного очищения, откровения помыслов, исповеди… Как необходим бывает порой совет старшего – кажется, невозможно дальше жить без душеспасительного совета!

Не обо всем успеешь спросить в храме, вечная спешка, требы – прости, надо человека съездить причастить, прости, надо идти крестить, прости, еду освящать квартиру, прости, опять пригласили читать лекцию в клубе железнодорожников. Бог простит вас, батюшка, но когда же мы будем разговаривать?

Итак, она звонила. Во-первых, благословлено было Петрой, во-вторых, только по делу. Исключительно в целях самосовершенствования.

Отец Антоний брал трубку, отец Антоний произносил:

– Але!

О телефон, проводки и трубка. Обманщик и зазнайка, с тобой у нас особые счеты, ты – иллюзия, ты – майя, тебя – нет, о проводник неправды и зла! Ты говоришь родимым голосом, так запросто сжимающим в мычащий комок слабую человеческую душу, но нет, это не он, человека рядом нет, это ты искусно подделываешь его голос.

Что ж, продолжайся, наш телефонный роман, роман бес-ко-неч-ных разговоров… Тихое шуршание – так шуршит дождь по крыше в августовское ненастное время, так время перекатывается – тихо-тихо. Но и осень проступает, а с ней неприметно летит к земле болотный сумрак, быстро и мягко выстилающий городские дворы, ибо не прийти ему невозможно.

И оттого ли, что именно в эти тихие сентябрьские дни он родился, да и повстречались они в ту же неверную переходную пору, когда и грубый обман готов принять за последнюю правду (хотя не исключено, что дело лишь в так поразившей однажды строке Тютчева – всё, разумеется, той же, той же, – так неизменно, так беспроигрышно надрывающей сердце), но в такой же вот точно серый день, пустой, когда неоткуда, да и нечего ждать утешенья, потому что дважды два четыре, неужели так трудно запомнить, и вот она, аксиома твоего существованья: ты один, один бредешь по этой земле, – однажды вечером, таким же беззвучным и хмурым, звенит звонок. Прорубает тишину, продирает этот бесцветный холст, эту плоскость и тесноту жизни – в пространство, в глубину. И острое предчувствие, и мгновенная догадка, и знанье – изначальное, обо всем, что наступит дальше, – прохватывают, ударяют как гром – не надо, не надо даже приближаться, не надо брать трубку!

Но не взять как ? И, едва услышав его голос, она понимает: годы прошли в ожидании. Все эти годы она ждала, когда он позвонит сам и начнет говорить. И то тепло, которое только он умеет распространять, прольется быстрым узким потоком по телефонному проводу и войдет в нее. Его голос уносит ее из комнаты и погружает в иное бытие – его доброты и привета. Его голос – самый родной, неважно, что он произнесет, одно звучание, один тембр.

– Здравствуй, Анна, это отец Антоний.

И изумленная Анна млеет. Надо же, позвонил. В кои-то веки. Первый раз. И робеет, не знает, что сказать.

– Здравствуйте, отец Антоний.

– Анна, я забыл спросить тебя… – что-то он говорит, объясняет, но ей ясно так, что она почти плачет, ослепленная истинным положением дел: объясненья – повод, причина не в этом, просто он жалеет ее, просто незаметно показывает ей, что она не одна бьется в своей жизни, всё равно все мы вместе, всё равно кому-то (хотя бы и ему) по-настоящему важно, как и чем она живет. Но как он угадал, что сейчас именно и надо было позвонить, эту минуту, осень, день?

Он звонит и потом, еще раз и еще, и она, осмелев, тоже – хотя и нечасто. Он рассказывает ей что-то смешное, конечно же, бесконечно далекое от церковных тем, осторожно и вежливо расспрашивает о ее делах. Аня отвечает, отвечает сбивчиво и спешно – из глубины согретого обрадованного сердца. На какой-то продолжительный отрезок их отношений отец Антоний становится ей и матерью, и отцом, и старшим другом.

И всё это можно, и всё это хорошо, вот и Феофан Затворник пишет черным по белому: духовников делайте своими духовными друзьями, этого вам будет более чем достаточно, не понадобятся уже никакие иные подруги и друзья – вот она, святоотеческая мудрость и подлинная свобода духа! Всё можно, и духовников друзьями, пока однажды – уже и осень отлетит, и почти оттает выпавшая в тот год невероятно снежная зима (уже и Великий пост перевалит за середину, и вынесут на поклонение Крест), – пока однажды он не позвонит снова, позвонит иначе…

– Анна, я звоню тебе по несколько необычному поводу.