Теперь усложним топологическую фигуру, склеив ленту речи с лентами порожденных ею смысловых серий, поскольку в первой же фразе Секацкого язык расщепится на семантическом пределе. Считывающее смысл усилие должно растождествиться. Каждая лента соединится с другими множество раз в стыках речи и рефлексивного рисунка, выстраивающего коррелятивный речевому режиму переходный каскад к онтологическому порядку максим. Потеря координации слушателя компенсируется стабилизирующими метафорами, размещенными в смысловых сериях. Детективная серия образует поверхность бесконечной истории. Побочные распределяются по моделируемым или провоцируемым точкам публичного интереса. Общая нарративная кривая соединяет все центры наслаждения текстом. Через точки прямого отреагирования на предлагаемый образ проходит линия, уходящая в классификацию объектов.
Речь организуется как пространственная связность, в которой логическое единство рефлексивного пробега и колеблющаяся множественность простреливаемых мыслью событий соединены через фрикцион языка. Логики назвали бы эту фразу многоместным предикатом, или пропозициональной функцией с максимальным количеством пустых мест. Высказывание представляет собой ложную последовательность разговорной фразы, в своем невидимом основании составленную из множественных пробегов серии переменных по серии смысловых ячеек. В результате язык плотно прилегает к экземплярности эйдоса, находясь на пределе своей разрешимости. При этом нарратив питается отнюдь не мелкими различениями экземплярности, как может показаться неискушенному взгляду, а делениями эйдосов, когда-то зафиксированными и вновь размещаемыми автором по классам как в реальном времени произнесения и написания фразы, так и в символическом времени ее чтения, с возможностью восстановления в любой ее точке онтологических порядков, частью которых она является. Время речи является производным от ближайшей аналитической задачи, живущей, в свою очередь, интенсивностью своего деления в Большом аналитическом круговороте. Любое событие, поступая в эту символическую ротацию, приобретает не свойственную ему значимость.
Речь Секацкого оказывается оконечником устройства максимальной разрешимости, как у цифрового процессора гаджеты пользовательских насадок. Чем больше число дискретности, тем больше, например, точек считывания на кривой звука, тем «чище» музыка. Микроскопические колебания между понятием и словом заставляют потребителя речи испытывать иллюзию очевидности логики и полной доступности смысла.
В сущности, это ноу-хау в способе трансляции мысли. Традиционного разрыва между письмом и речью больше не существует. Разные задачи, которые ставили перед мыслью в разные времена агенты истины, Секацким интегрированы. Задать языку свойства сверхпроводимости и значит достичь такой интенсивности мысли, чтобы, разносимая словами, она не теряла силы и легко могла быть объединена со всеми элементами языка. Полученное целое имеет открытую форму естественно текущего разговора и предъявляется в тот момент, когда востребуется. Компактный объем рефлексивного блока, существующий как свернутая бесконечность, вкладывается в объем истории, содержащей оптимальный для включения считывающего устройства смысловой набор метафор. Как только считывание пошло, включаются воображение и память реципиента, которые немедленно начнут разворачивать или всю рефлексивную цепочку, или ее промежуточные звенья. В результате совмещения скорости фразы и скорости распаковки рефлексивной складки происходит смысловой разрыв и разрушение простой линейной логической последовательности считывания. Весь язык слушателя обрушивается на глубину смыслообразования. Открывается прямой доступ к бессознательному.
Было бы, однако, ошибкой полагать, что искусство формирования нулевой степени письма и речи для Секацкого более приоритетно, чем существо претензий Кьеркегора к Гегелю. Скорее, дело обстоит наоборот, просто мы сталкиваемся с принципиально новым видом последовательности в решении содержательной задачи. Теперь она является частью игровой и включает в качестве необходимого условия решения безупречную упаковку товара. Философию питает мощь хорошо замаскированной монады.