Прикладная метафизика

Десантирование метафизика в слой профанного — рискованное, но глубоко продуманное и последовательное действие. Как замечал по разным косвенным поводам Секацкий, перенасыщение нижних слоев жизни простой логикой рано или поздно роковым образом сказывается на интенсивности и красоте почерка авантюрного разума, не считываемого мегаустройствами жизни. Абсолютная власть ясности и отчетливости утрачена и может быть вновь обретена только тонкой возгонкой субпродукта мысли — словом с высоким октановым числом. Здесь у вечности должна быть перехвачена инициатива. Проводником духа становится даже сама банальность, растительное наслаждение и пошлость. Если расплодившиеся сущности в геометрической прогрессии порождают мерности, языки описания и ложных субъектов, то и мысль мастера должна расслоиться, проникая во все более упругие и темные слои Dasein, не обрамляя «предмет» диалектизмами, а тонкой пыльцой оседая на вещах. Ведь своя мерность нужна всем типам воображений, заблуждений и химер.

Субъективность, в соответствии с хитростью разума, должна постепенно пропитать свое трансцендентное. Избыточность логических градаций ведет к новой метафоричности. И если, по выражению Подороги, в основе ветвящегося дерева различий и лежит принудительность оклика, то это институция художественной воли. Тот, кто находится на остром конце духа, тот и велит вещам. Эта деликатная операция осуществляется Секацким в три приема: сознание расщепляется до означаемого, означаемое включается в логическую классификацию, последние единицы логического деления, на этом уровне целого слипающиеся с вещами, образуют смысловые ряды с заданным символическим горизонтом и невидимым местом схождения.

Секацкий, как Бродский, пользуется словом смешанного типа. Эфемерный продукт возгонки духа, оно существует как единица точности только в воздушной среде праздной, свободно ветвящейся речи, отделившейся от своего тяжкого якоря, где образует связь максимального числа смысловых позиций в единицу оптимального времени. Высший тип управления такой речью поэтический, единственно возможный вид полного контроля — логический. Тонкое же различение стилей в том, что соединение единиц Логоса и Поэзиса происходит у Секацкого в слое логики, а потом управление незаметно сменяется, что позволяет пользоваться сменными разнородными насадками духа. Как у Розанова, только наоборот: не скачок от органического к духовному, а плавная кривая из точки предела логической делимости к свободному ходу речи, и выше — к ее генетической родине.

Очевидно, тот, кто с равной легкостью обрабатывает семантические порядки любого класса сложности, незаметно перемещает границы жанров, сводит метафизический, художественный и поэтический тексты на дистанцию неразличимости их спецификаций, выбирает любую скорость и концепт для мысли, пакует в десятиминутное выступление двадцать рефлексивных ходов, задает и новый стиль авторствования. Как в русской культуре, не склонной к рефлексии, время от времени становится возможным стильное, легкое и точное мышление — вопрос интересный. Но важнее то, что это письмо и речь мгновенно пресекли небывалую экспансию профессионального гуманитарного идиотизма, скрипторства и графоманства, получивших питательную среду с исчезновением идеологии. Академический мир вздрогнул и застыл в позе недоумения. В самом деле, как все это понимать и, главное, как на это реагировать?

Например, первая статья Секацкого, с которой столкнулся я, касалась проблемы частотности применения этнографических метафор в словаре философов сталинской эпохи. Можно было, при известном усилии, посчитать такой способ уловить не фиксируемый классической рефлексией предмет остроумным упражнением аспиранта, но во второй публикации того же автора, с которой столкнулся я, диалектические вариации были только одним из множества пунктов эксклюзивной метафизической декларации.

«Вода, Песок, Бог, Пустота». Статья, в соответствии со схоластической традицией разбитая на пронумерованные самостоятельные онтологические блоки, тем не менее представляла собой спринтерскую дистанцию, на которой после выстрела принято набирать близкую к предельной скорость. Такая игра с несколькими варьируемыми условиями, как оказалось позже, вообще отличает творческий почерк Секацкого. Предмет как будто слегка фиксируется стремительными точечными касаниями, с каждым рефлексивным шагом подменяясь. Стилистически подобное строгое, воздушное, быстрое и дерзкое строение доказательств могло быть совместным усилием Хайдеггера и Делеза, если бы можно было представить их соавторами.