Прикладная метафизика

Возьмем деревенский домик, оставленный без присмотра — если он окажется на месте прорыва сверхвитальности Ж1 (суперанимации), через несколько лет от него не останется и следа (отбросим даже не характерные для наших широт «полчища» саранчи, которым хватит и часа на расправу). Отсюда, кстати, следует, что присмотр состоит, прежде всего, в осуществлении команды «стоять!» и лишь затем в дополнительной помощи тем, кто избран и допущен — культурным растениям и домашним животным.

Так вот, экологическую нишу палеоантропов (и время антропогенеза в целом) можно рассматривать как крупнейший за всю историю живого прорыв крутоногонерасчленнорукости Ж1, который, однако, вопреки Фрейду, не поддается истолкованию в терминах регресса или прогресса, ибо толчки стихии случаются при любой степени приспособленности к среде. Здесь-то, помимо всего прочего, и рождается вампир — в сущности, рождается тем же усилием, что влечет на нерест целые популяции осетровых рыб. Но только не природа вида оповещает о себе избыточной тератологической экспансией. В данном случае, говоря языком Фрейда, речь идет о «природе всего живого» — или всего теплокровного. Как осетры, уплотненные в коллективное, совсем не призрачное тело вида, перепрыгивают и продираются через каменистые перекаты, чтобы замкнуть в кольцо ареал обитания, так вампир стремится разомкнуть малые автономные круги кровообращения, чтобы слить их в единый круг циркуляции, теплокровный Океанос, вампирион.

Вряд ли можно говорить о вампире как постоянном обитателе определенного тела: вампиризм скорее существует в мерцающем режиме прилива и отлива, нарастающего и отступающего шума, дня и ночи. Именно такими они предстают в легендах, преданиях и на экране. А переход из режима в режим лучше всего описывается посредством «туннельного эффекта» — так, по крайней мере, утверждает один из самых авторитетных знатоков вопроса, Джелал Тоуфик, — мы к этому еще вернемся. Кстати, в таком же мерцающем режиме, в чередовании сна и бодрствования, работает и сознание, обретенное в том же историческом промежутке антропогенной катастрофы. Одержимость голосом крови и, если можно так выразиться, одержимость сознанием в принципе альтернативны, хотя, как мы увидим в дальнейшем, не строго альтернативны; попытки синтеза единого целого осуществляются периодически, вплоть до формации чистого авантюрного разума.

Иными словами, реальность суперанимала, обеспечиваемая наследственной передачей устойчивых признаков, проблематична, но реальность явления superanima и по сей день экспериментально подтверждаема, в частности, поправкой на кровь. Есть и другие любопытные свидетельства.

Некрофилы и вампиры: наши деды и отцы

Если вглядываться в прошлое, пользуясь вампиром как оптико-диалектическим инструментом, мы получим достаточно расплывчатую, прерывистую картинку. Примерно такой же предстает и первобытная орда с ненавидящими отца братьями — то, что разглядел Фрейд с помощью своей психоаналитической оптики. Однако многие необъяснимые ранее факты теперь получают объяснение.

Итак, в самом начале мы застаем некрофагов, расчленителей трупов и пожирателей падали. Это проточеловечество и, одновременно, античеловечество — самый ранний плацдарм, от которого отсчитывается и в то же время отталкивается многоступенчатый процесс антропогенеза. Именно среди консументов-некрофагов появляются консументы второго порядка, те, чья пища есть кровь живых, а не плоть мертвых. Эти пришельцы из собственных рядов почти во всем похожи на своих сородичей и почти во всем им противоположны. Как уже отмечалось, степень антагонизма, возникающая в данном случае, превосходит все ранее известные внутривидовые и межвидовые антагонизмы в истории, создавая тем самым необходимое напряжение для производства радикальных поведенческих новаций.

Едва ли мирные некрофилы стали основной кормовой базой для своих суперанимированных собратьев, как это предполагает Диденко. В таком случае мы имели бы дело с взаиморегуляцией численности — обычной степенью конфликтности в рамках одного биоценоза, порождающей к тому же весьма устойчивую структуру. Прорыв суперанимации привел к уникальной непримиримости: борьбу за одно и то же тело вели между собой разные формы жизни; первичные позывы впервые вступили в агональное состязание. Что, разумеется, не препятствует ситуативному совпадению интересов. Обычный хищник ассимилирует биомассу своей жертвы; вампира интересует только ее лучшая, самая витальная часть — горячая кровь. Это обстоятельство создает условия для невиданного по своей эффективности симбиоза: палеоантропы-утили-заторы падали «выделяют из своей среды» собственных сверхубийц и могут теперь не дожидаться милости от крупных хищников. Делегированные вампиры (что-что, а их фантастическая сила отражена во всей вампириаде от сказочных времен до наших дней) делают свое дело, терзая жертву и выпивая ее жизнь. Собратьев же как раз волнует не живое, а мертвое: они выжидают, пока труп дойдет до кондиции (станет падалью), и доедают оставшееся — свою долю.