ПРИКЛЮЧЕНИЕ БОРИСКИ И ЕГО ДРУЗЕЙ.

– Дети расшалились, – сказал сам себе Бук. – На них напало веселье. С чего бы это? Мне почему-то нисколько не хочется кувыркаться. Может быть, я старше их? – И он не торопясь – прыг-скок да прыг-скок – тоже стал спускаться с обрыва.

– Иди, поплаваем! После дождя вода всегда бывает теплой-претеплой! – крикнул ему Бориска. Он уже почти разделся. Под обрывом лежали его ботинки, поближе к воде – чулки, а возле куста – курточка и штанишки с синими лямочками.

– У меня что-то голова болит… – соврал Бук. – Я боюсь переохладиться в реке.

Сказав так, Бук очень удобно улегся в Борискином расшнурованном ботинке.

– Не заплывай далеко, – сказал он Бориске из ботинка, – река глубокая. Если ты начнешь тонуть, то у меня может не хватить сил тебя спасти.

– Ты говоришь, словно мой папа, – отозвался Бориска уже из реки. – Папа тоже всегда боится, что я утону. Забывает, как я хорошо плаваю. Лучше его!

– Лежи, лечи свою голову, – сказала Машенька. – Я ни за что не дам Бориске утонуть, даже если он сам этого захочет.

– Так, так… – подтвердила Сорока, прыгая вдоль берега и разглядывая выкинутые волной скорлупки раковинок. – Машенька может переплыть без остановки реку десять раз подряд. Она плавает так же легко, как я – летаю.

– Все равно, – сказал Бук, – не смей уплывать дальше чем на двадцать шагов.

– Не смею… – засмеялся Бориска и, подпрыгнув, глубоко нырнул.

– Я перестану с тобой дружить! – заволновался Бук, выскочив из ботинка.

Но Бориска не слышал его. Они с Машенькой ныряли, плескались, и щекотали друг друга, и радовались так громко, что в этой радости тонули все возмущенные возгласы Бука.

– Кхе, кхе… – закашлял Бук, почувствовав, как голос его куда-то делся. И – замолчал.

– Что случилось? – спросил, подплывая, Бориска. Оказалось, молчание он услышал лучше, чем крики. – У тебя очень болит голова?

– Я выкричал тебе весь голос, – прошептал Бук. – Теперь во мне осталось только одно шептание – и ничего больше. И поэтому я не хочу дальше дружить с тобой.

– Ах ты мой хороший! – сказал Бориска. – Неужели ты рассердился так сильно, что нашей дружбе конец?

– Еще бы, – уже не прошептал, а просипел Бук. – Я рассердился так здорово, что сильнее редко бывает. И – надолго.

– А простить меня ты сможешь?

Бук отрицательно помотал головой.

– Но ведь мы скоро расстанемся, – напомнил Бориска.

– Ладно… – смягчился Бук. – Только ты должен твердо пообещать мне никогда больше не уплывать к середине реки. Даже тогда, когда я буду в лесу, а ты где-нибудь далеко от меня.

– Обещаю…

– Нет, ты поклянись страшной клятвой!

– Какой?

– Хотя бы такой: «Я, Бориска, стоя на этом самом берегу, торжественно и страшно клянусь в том, что никогда больше не поплыву туда, где можно утонуть. А если я нарушу свою клятву и утону, тогда…»

– Стану утопленником, – продолжил Бориска.

– И вовсе не об этом я хотел сказать в конце клятвы, – обиделся Бук. – Если ты станешь утопленником, то клятва ни к чему.

– Но ты сам сказал: «А если я нарушу и утону, тогда…» Ведь после «утону» ничего другого не остается…

– Действительно… – задумался Бук. – Страшная клятва страшно запуталась. Сейчас я придумаю другую.

– А я пока оденусь.

– Да, да, не мешай мне, – сказал Бук и принялся, заложив передние лапки за спину, расхаживать вокруг консервной банки.

– Я, Бориска, обещаю… Я никогда… Пусть и гром и молния, если… – бубнил он без остановки.

– Что, у Бука так сильно болит голова? – спросила Сороку Машенька, выходя на берег и отряхиваясь.

– Нет, он придумывает для Бориски противоутопленническую клятву.

– Уже готова, – сказал Бук, усаживаясь на консервную банку. – Повторяй:

Пусть Бориской я не буду,
Пусть друзья меня забудут,
Если Бука обману
И уплыву на глубину!

Бориска повторил.

– Я доволен, – сказал Бук. – Теперь ты связан простой и в то же время страшной клятвой. Кому захочется, чтобы его забыли друзья? Это даже пострашнее, чем утонуть!

– А солнце, солнце-то совсем легло спать, – сказала Сорока. – Вы что, не замечаете?

Все посмотрели на запад.

– Мне обязательно попадет дома, – сказал Бориска. – Я слишком заигрался. Папа с мамой, наверное, истратили все свои нервы. Надо торопиться.

– Побежим? – предложила Машенька.

– Да, – сказал Бориска.

– Возьми меня за пазуху, – попросил Бук. – Моя задняя левая лапка почему-то захромала.

– И меня… – стрекотнула Сорока. – В темноте лететь не очень-то удобно.

– Залезайте, – разрешил Бориска, – только поживее.

…Река засыпала вслед за солнцем. Стала гладкой, темной и такой тихой, что можно было подумать, будто и не течет вовсе.

Только иногда на глубине еще всплескивала большая рыба да пролетающие кулики, уже невидимые, проносили над самой речной поверхностью свои последние предосенние вскрики: «вить-вить-вить, вить-вить-вить…» Казалось, что они ищут в темноте друг друга, договариваясь о ночлеге.

Машенька бежала впереди Бориски и предупреждала:

– Осторожнее, здесь лежит камень. – Или: – Не запутайтесь, здесь валяется проволока…