Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

— Мне ведь отчего сейчас так худо-то стало — тут недавно с берега какой-то удар донесся, не то хлопок, ну я и вспомнил, как подло обошелся однажды с моей малышкой Элизабет. Ей годика четыре было, когда она скарлатиной заболела, сильно так заболела, однако выкарабкалась, и вот однажды стоит она рядом со мной, а ей и говорю: «Закрой дверь». А она ни с места, стоит себе, смотрит на меня и улыбается. Я разозлился и опять говорю, да во весь голос: «Ты что, не слышишь? Дверь закрой!» А она стоит и улыбается. Я совсем из себя вышел, говорю: «Я ж тебя заставлю отца слушаться!». И как дам ей по затылку, она даже на пол полетела. И ушел в другую комнату, а когда вернулся минут через десять, смотрю, дверь по-прежнему открыта, девочка моя стоит около нее, в пол смотрит и по щекам у нее слезы текут. Я аж взбеленился, хотел наброситься на нее, но тут налетел ветер, и дверь — она наружу открывалась — как хлопнет прямо за спиной у моей дочурки — бам! — а она и ухом не повела! Ну, сердце у меня так и упало и почувствовал я себя так… так… не знаю я как. Подкрался к ней, дрожу весь, подкрался, открыл потихоньку дверь, встал у девочки за спиной и как заору: «Бу-у!». А она и не дрогнула! Господи, Гек, тут я и сам заревел, и схватил ее на руки, и говорю; «Да простит Господь Всемогущий бедного старого Джима, потому что сам он себя до скончания дней не простит!». Она же оглохла, Гек, совсем оглохла после болезни и онемела, а я ее так обидел!

Глава XXIV Король подается в священники

На следующий день, уже под вечер, мы пристали к маленькому, поросшему ивами островку, который стоял на реке в аккурат между двумя городишками, и герцог с королем попытались придумать план, который позволил бы им и эти городки обобрать. И Джим сказал герцогу, что надеется — много времени у них это не займет, потому как уж больно ему тяжело и утомительно лежать целыми днями в шалаше, связанным по рукам и ногам. Нам же приходилось, оставляя Джима в одиночестве, связывать его веревкой, потому что всякий, кто увидел бы его одного и не связанным, решил бы, что он беглый. Ну, герцог и сказал, что оно верно, лежать целыми днями связанным трудновато и что он попробует придумать, как обойтись без этого.

Умен он, конечно, был донельзя, герцог-то, и вскоре выдумал новую штуку — одел Джима в костюм короля Лира, длинную такую занавесочного ситца рубаху и парик с бородой из белого конского волоса. А после достал из саквояжа театральные краски и вымазал ему лицо, руки, уши и шею в синий цвет, да такой неживой и тусклый, что Джим приобрел сходство с утопленником, который дней уж девять как на дне пролежал. Вот не сойти мне с этого места, если я когда-нибудь видел такую жуть. А герцог взял дощечку и написал на ней:

Очень больной араб — когда в своем уме, никого не убивает.

Дощечку он прибил к рейке, а рейку воткнул в плот футах в четырех-пяти от шалаша. Джиму его придумка понравилась. Он сказал, что это, конечно, лучше, чем пару лет лежать каждый божий день связанным да еще и трястись при всяком звуке от страха. А герцог велел ему вести себя поразвязнее, и если кто полезет на плот, пусть он выскочит из шалаша, попляшет малость да взвоет пару раз, как дикий зверь, — тогда незваные гости дадут деру и трогать его не станут. Это он, разумеется, правильно сказал, однако я так думаю, что нормальный человек дожидаться, когда Джим завоет, не стал бы. Он не то, чтобы на мертвеца походил — нет, на кого-то еще и похуже.

Наши мазурики хотели было снова показать «Совершенство», дельце-то прибыльное, но после решили, что это небезопасно, потому как сюда вполне могли доползти слухи об их спектакле. А ничего нового и подходящего измыслить им не удалось и потому герцог сказал, что он, пожалуй, полежит пару часов, пораскинет умом — глядишь, и сообразит, как облапошить здешнюю арканзасскую деревенщину, ну а король решил заглянуть в один из городков без всякого плана, просто доверясь Провидению, которое вдруг да и подкинет ему выгодное дельце, — хотя я так понимаю, он не Провидение подразумевал, а Сатану. В последнем из городков все мы прикупили себе новую одежду, так что король облачился в костюм и мне велел мой надеть. Я надел, конечно. У короля костюмчик был весь черный, шикарный и словно бы накрахмаленный. Я и не знал, что одежда может так сильно менять человека. Всего минуту назад он выглядел распоследним старым прохиндеем, а теперь, стоило ему снять новую белую касторовую шляпу, отвесить поклон и улыбнуться, как он начинал казаться до того величавым, достойным и благочестивым, точно сей минут из Ковчега вылез, или, может, он самый что ни на есть Левий и есть. Джим почистил челнок, я взялся за весло. Милях в трех выше городка стоял под мысом большой пароход — часа уж два как стоял, грузился. Король и говорит: