Приключение петиметра

Предательское привозное вино земляка окончательно затуманило ему голову. Ему вдругъ ршительно и ясно представилось, что передъ нимъ былъ живой, настоящій петиметръ и что этотъ петиметръ повалилъ его въ снгъ, а затмъ убжалъ.

И почтенный ненавистникъ иноземныхъ модъ и обычаевъ, подобравъ полы шубы, со всхъ ногъ кинулся въ погоню за петиметромъ.

II

Теперь улица была пустынна, и Иванъ Парамоновичъ безпрепятственно достигъ ворота своего дома. Онъ созналъ, что это его ворота, но хотлъ стремиться дальше за врагомъ, когда вдругъ, лицомъ къ лицу, съ кмъ-то столкнулся. При слабомъ свт фонаря, повшеннаго на воротахъ, онъ увидлъ, что врагъ передъ нимъ. Да, это онъ, петиметръ, въ чулкахъ и башмакахъ, въ длинномъ плащ на мху, въ бломъ парик съ косицой. Мигъ — и одной рукою онъ охватилъ петиметра, а другой сталъ отчаянно колотить въ калитку воротъ.

Петиметръ попробовалъ освободится отъ столь нежданнаго объятія; но тотчасъ же убдился, что это совсмъ невозможно. Среди московскаго купечества ходили самые невроятные разсказы о сил мышцъ купца Жемчугова — и въ этихъ разсказахъ почти все оказывалось правдой. Жемчуговъ нажилъ себ громадное богатство на желз, да и руки у него были желзныя.

При первомъ движеніи петиметра, онъ такъ eго стиснулъ, что у того даже дыханіе сперлось.

Тогда петиметръ закричалъ не своимъ голосомъ:

— Разбой!.. Душатъ!..

На это Иванъ Парамоновичъ стиснулъ его еще сильне и пробурчалъ:

— Пикни, аспидъ, — и тутъ же изъ тебя духъ вонъ!

Въ глазахъ у петиметра заходили зеленые круги, все опьяненіе Ивана Парамоновича какъ бы сообщилось ему, и онъ потерялъ сознаніе дйствительности, пересталъ соображать и думать.

Между тмъ, на стукъ хозяина, потрясавшаго деревянныя ворота, и на его хриплые крики: «Отпирайте, олухи!» — два заспанныхъ и тоже изрядно выпившихъ сторожа отворили калитку. Иванъ Парамоновичъ, влача за собою ошеломленнаго петиметра, очутился сначала во двор, затмъ въ сняхъ и, наконецъ, въ просторной горниц, освщенной лампадой у большого кіота съ образами и заплывшей свчкой на стол.

Иванъ Парамоновичъ, не выпуская петиметра изъ рукъ, сбросилъ съ себя шапку и шубу, подтащилъ своего безгласнаго плнника къ столу со свчкой и нсколько мене страшнымъ, но неимоврно строгимъ голосомъ произнесъ:

— Покажись.

И при этомъ онъ дважды повернулъ передъ собою и со всхъ сторонъ оглядлъ петиметра.

Петиметръ, при этомъ осмотр, оказался настоящимъ, несомнннымъ петиметромъ.

Это былъ стройный и красивый молодой человкъ, лтъ этакъ двадцати-пяти или восьми. Онъ былъ одтъ богато и по самой послдней мод, даже парикъ его былъ сдланъ не изъ волосъ, а изъ тончайшихъ блыхъ нитокъ, такъ что не требовалъ ни помады, ни обсыпанія его пудрой. Блыя и нжныя, почти женскія руки молодого человка сверкали дорогими перстнями.

— Тьфу! — съ омерзніемъ отплюнулся Иванъ Парамоновичъ. Особенно возмутили его петиметровы руки.

Между тмъ, петиметръ началъ медленно приходить въ себя. Его побледнвшія щеки вспыхнули румянцемъ, онъ собралъ вс силы и рванулся отъ своего мучителя.

— Цыцъ! — крикнулъ Иванъ Парамоновичъ и, будто дв десятипудовыя гири, опустились желзныя руки на плечи петиметра, пригибая его къ полу.

Тогда онъ снова притихъ. Понять и сообразить что-либо ясно онъ все же не могъ; но онъ видлъ себя во власти или сумасшедшаго, или пьянаго человка, обладавшаго громадной силой. Человкъ этотъ, при новомъ сопротивленіи, не задумается убить его или, во всякомъ случа, изобьетъ до полусмерти. Значитъ, надо терпливо и безропотно ждать… Чего? Гд онъ? Кто этотъ зврь съ краснымъ лицомъ, страшными глазами и всклокоченной сдой бородой?.. Положеніе неслыханное, невозможное!.. Но надо ждать.

Въ этомъ ршеніи петиметръ какъ бы застылъ и безсмысленно глядлъ своими почти остановившимися, красивыми глазами на Ивана Парамоновича.

А Иванъ Парамоновичъ, вроятно, подъ вліяніемъ охватившей его теплоты горницы, впадалъ въ новую степень опьяненія. Его бшенство стихло и уступило мсто раздумью. Онъ начиналъ чувствовать во всемъ тл какую-то истому, голова тяжелла… онъ громко звнулъ.

— Ну, и что жъ я съ тобой сдлаю за твою предерзость? — вдругъ вопросилъ онъ коснющимъ языкомъ. — Взять тебя за твои жерди, да головой объ печку? Это можно… только нтъ, теперича поздно… давно спать пора… а вотъ мы завтра разсудимъ тебя какъ слдъ… за твою предерзость… А пока, петиметръ ты окаянный, посиди у меня до утра въ темномъ чулан…

Проговоривъ это, Иванъ Парамоновичъ подвелъ петиметра къ маленькой дверц, находившейся въ глубин горницы, втолкнулъ его въ чуланъ, заперъ за нимъ дверцу на ключъ, ключъ положилъ себ въ карманъ, затушилъ свчку и, шатаясь, пошелъ къ себ въ спальню.

III