Приключение петиметра

Когда Иванъ Парамоновичъ проснулся, уже звонили къ обдн и праздничный гулъ стоялъ въ чистомъ, морозномъ воздух. Утро новаго года было ясно, солнце такъ и горло, искрясь и сверкая на разрисованныхъ морозомъ стеклахъ оконъ. Иванъ Парамоновичъ приподнялъ голову съ пуховыхъ подушекъ своей громадной, будто даже и не для людей сдланной кровати, занимавшей чуть-что не полкомнаты, дико оглядлся и остановилъ взглядъ на стнныхъ часахъ, стрлки которыхъ показывали пять минутъ десятаго.

«Ахти мн — вотъ заспался!.. Грхъ-то какой!» — прошепталъ онъ, осняя себя крестнымъ знаменіемъ.

Голова его была тяжела, во рту чувствовалась горечь и сухость. Онъ свсилъ ноги съ перины и сталъ припоминать, сначала смутно, а потомъ все яснй и яснй, обстоятельства и подробности вчерашняго вечера. Наконецъ, онъ вспомнилъ все — и ударилъ себя рукой по лбу.

«Что жъ это я, безпутный, надлалъ?!. Петиметръ… вдь, это не въ сонномъ видніи — наяву было… съ пьяныхъ глазъ я того петиметра сцапалъ, въ домъ приводовъ и въ чуланъ заперъ… Вдь, онъ, поди, и по сіе время тамъ… можетъ, со страху Богу душу отдалъ. И кто онъ таковъ?.. Теперь въ отвт буду… засудятъ… въ Сибирь… на каторгу… Господи, не попусти!.. А можетъ, все сіе мн только померещилось?..»

Съ этой слабой надеждой захватилъ онъ свою одежду и отыскалъ въ карман ключъ. Сомнній не оставалось — петиметръ въ чулан.

Наскоро одвшись, Иванъ Парамоновичъ вышелъ изъ спальни, быстро соображая планъ дйствій. Но не усплъ онъ принять какого-либо ршенія, какъ столкнулся съ Ефимычемъ, мозглявымъ старикашкой, самымъ своимъ довреннымъ приказчикомъ, жившимъ у него въ дом. Надо сказать, что Иванъ Парамоновичъ вотъ ужъ лтъ десять какъ вдовлъ и была у него единственная дочь, хорошенькая Маша. Посл смерти жены онъ взялъ къ себ въ домъ свою сестру, старую двицу, весьма разумную и во всякомъ дл искусную. На рукахъ этой старушки выросла и воспиталась Маша. Тетка пріучила двочку ко всевозможнымъ рукодльямъ, соленьямъ и вареньямъ, обучила ее грамот и письму, а когда, около года тому назадъ, Маш минулъ шестнадцатый годъ, старушка, будто исполнивъ задачу своей жизни, взяла да и померла. Съ тхъ поръ вс ея обязанности по дому раздлили между собою Ефимычъ и Маша. Маша отличалась не одной красотою, но и разумностью, и добрыми, нравомъ. Отца она любила; только всегда робла передъ нимъ и не могла слышатъ его криковъ; когда же онъ, въ рдкихъ случаяхъ, возвращался домой нетрезвый, она тряслась со страху и пряталась отъ него куда попало, пока онъ не проспится. Держалъ онъ ее въ большой строгости, рдко выпускалъ изъ дому, всячески оберегалъ отъ разныхъ петиметровъ и амурниковь. Жизнь была Маш не больно веселая — иной разъ, съ тоски да скуки, по часамъ она слезами заливалась. Знала она, какъ и вс въ Москв знали, про богатство отцовское, да что проку слыть милліонщицей, когда приходится жить въ скучномъ, всегда запертомъ дом, вдали отъ всего, что радуетъ и веселитъ двичье сердце…

Ну, такъ вотъ, столкнулся Иванъ Парамоновичъ съ Ефимычемъ и сразу увидлъ, что на Ефимыч лица нту.

— Еще что? — растерянно произнесъ Планъ Парамоновичъ.

— Да ужъ и не знаю, батюшка, какъ сказать твоей милости… такое дло… — запинаясь и трясясь началъ Ефимычъ.

— Что? что? Говори!..

— Марья-то Ивановна, нтъ ее… весь вечеръ дома была, ворота на запор… сторожа… никакъ не могла выйти… нынче вотъ съ утра и нтъ ее… какъ иголка пропала… И постели не примята… не поврилъ Малашк — самъ ходилъ смотрть… не примята постеля, не ложилась Марья Ивановна…

— Что ты?! что ты!.. Врете вы вс… Какъ такое быть можетъ! Куда ей пропасть? — гаркнулъ Иванъ Парамоновичъ, даже хорошенько и не понимая, а врне — стараясь не понимать того, что ему возвстилъ Ефимычъ.

Дочь убжала изъ дому! Съ такимъ горемъ, съ такимъ срамомъ онъ бы и не справился. Но быть того не можетъ, не должно быть — и нтъ. Врутъ… пустое… дочь… А тамъ петиметръ запертъ! Блдный, на себя не похожій, совсмъ ошеломленный, кинулся Иванъ Парамоновичъ во вчерашнюю горницу, подбжалъ къ дверц чулана, дрожавшей рукой вложилъ ключъ, отворилъ дверцу, заглянулъ въ чуланъ — и отступилъ, но вря глазамъ своимъ.

Изъ чулана вышли: сначала нарядный петиметръ въ бломъ парик съ косицей, а за нимъ — а за нимъ… Маша.

IV

Маша закрыла лицо руками и во мгновеніе ока, выбжала изъ горницы. Что же касается петиметра, онъ остановился передъ Иваномъ Парамоновичемъ и, повидимому, бжать вовсе не собирался. Со вчерашняго вечера въ немъ произошла значительная перемна: въ лиц его и поз не замчалось никакого страху и смущенія. Онъ горделиво поднялъ голову и строго глядлъ на пораженнаго, окаменвшаго Ивана Парамоновича.

— Почтеннйшій, ты былъ вчера пьянъ! — сказалъ петиметръ свысока, пренебрежительнымъ тономъ и растягивая слова.

Этотъ тонъ, эта манера растягивать слова были уже знакомы Ивану Парамоновичу: такъ говорили во петиметры, и вотъ этотъ-то ихъ говоръ всегда особенно раздражалъ его и заставлялъ отплевываться. Но теперь онъ оставался недвижимымъ истуканомъ. Петиметръ продолжалъ: