Приключение Стася

И, не желая терять времени на защиту своей чести, он развалился еще удобнее и вернулся к своей полезной деятельности. А муха все кружилась над ним, хотя он хмурился и выставлял когти, и пищала:

- Ах ты дворняга бессовестный, лежебок этакий!.. Велели тебе ребенка караулить, а ты сам разоспался, лодырь!..

И с этой минуты укроп и петрушка, картофельная ботва, маки и подсолнухи, ветер на небе, дыхание спящего Стася, аисты на крыше и молоты в кузнице - все в лад повторяли:

- Ленивец Курта!.. Ленивец Курта!.. Ленивец Курта!..

Но трудолюбивый Курта не обращал на них внимания и гнал прочь зайцев!

* * *

Пока Стась и Курта крепко спали под дуновение теплого ветерка, Шаракова обобрала гусениц с капусты, прополола свеклу и принялась рвать в решето салат к обеду. Славная эта травка жила в уголочке огорода, возле плетня, тянувшегося вдоль дороги. Хозяйка осторожно присела над ним и, выбирая молодые листочки, думала: вот, наверно, обрадуется салат, когда его бросят в горячую воду, смоют с него пыль, польют уксусом и заправят салом!

Она нарвала уже с полрешета - почти столько, сколько ей было нужно, когда на дороге послышалось дробное, семенящее шарканье и стук палки о землю. В ту же минуту до слуха ее донесся какой-то невнятный разговор:

- Да остепенишься ты наконец или нет?.. - спрашивал усталый женский голос.

Кузнечихе почудилось, что в ответ раздался короткий глухой шорох, словно кто палкой провел по песку. Потом снова послышались шаги и стук, сопровождаемый этим странным шорохом.

- У, собака! - говорил сердитый голос. - Так-то ты меня благодаришь за то, что я тебя вывела в свет!.. Давно бы сгнила где-нибудь под забором или сгорела в огне, как окаянная душа, если б не я... Дурища!..

Снова раздался шорох.

- Дура ты, говорю. К пастухам бы тебя, они тебе подходящая компания, а не я!.. Небось была бы умней, кабы тебя собаки изгрызли или о свинячьи хребты кто обломал. У-у, колча!..

Кузнечиха поднялась и увидела на дороге, в нескольких шагах от плетня, дряхлую старушонку; в руке она держала длинную палку, а из-под платка у нее выбивались две седые прядки, которые тряслись вместе с головой.

- Кого это вы, мамаша, ругаете?.. Гжыбина!.. - смеясь, окликнула ее Шаракова.

Старуха обернулась к ней.

- Это вы, кузнечиха?.. - проговорила она, повернув к плетню. - Слава Иисусу Христу!.. А я и сама хотела к вам зайти... отец просил... да, хоть убей, забыла через эту Иуду!..

С этими словами она подняла свою палку, гневно ее тряся.

- Что же папаша мне наказывал? - поспешно спросила Шаракова.

- Ведь вот... путается у меня под ногами и не то чтоб помочь, а еще мешает ходить. За то, что я ее из грязи вытащила...

- А что папаша-то передал с вами? - нетерпеливо повторила вопрос кузнечиха. - Были вы сегодня на мельнице?

- А как же, была... Ложись, мерзавка!.. - не унималась бабка и бросила палку под плетень. - Солтысяка вторую неделю лихоманка трясет, так я заговаривала, а вчерашний день по пути-то и зашла на мельницу.

- Здоров папаша?

- Ого! Только наказывал вам приехать к нему завтра со Сташеком, а ваш... чтобы тоже к воскресенью был на мельнице...

Видимо, забыв о своей палке, старуха облокотилась на плетень и продолжала:

- Оно видите как: органист-то, стало быть, ваш, Завада, покупает землю, ну и хочет у Ставинского, стало быть, у папаши вашего, занять пятьсот злотых. Приходил он в среду на мельницу и просил, а Ставинский-то ему на это: "А чего, сударь, ради я стану давать вам в долг, ежели вы, сударь, обидели кузнеца и поссорились с ним?.."

- И правильно папаша сказал!.. - не утерпела Шаракова.

- А органист на это: "Я с кузнецом помирюсь и буду его сына учить". А старик на это: "Вот, сударь, и мирись!" А он на это: "Боюсь я идти к кузнецу: изобьет он меня. У вас-то я был бы посмелей и даже бутылочку-другую меду бы поставил, чтоб только помириться..."

- Вот хитрец! - перебила ее кузнечиха. - А давно ли прошли те времена, когда он болтал, будто в священном писании сказано, что кузнецы и трубочисты пошли от Каина да от Хама и что они так и родятся братоубийцами?.. Провались он совсем!..

- Ну, если так и сказано в священном писании, то органист в этом неповинен, - заметила старуха.

- Брешет! - с жаром воскликнула Шаракова. - Тоже и мы знаем, где и что сказано... От Хама пошли мужики, а мой-то не мужик, а от Каина - турки, а мой-то не турок! Никого ведь он не убил!..

Гжыбина любила похвалиться своей осведомленностью относительно "потомков Хама", однако на этот раз благоразумно промолчала, памятуя, что имеет дело с таким грамотеем, как кузнечиха, которая к тому же была наследницей мельников Ставинских!

- Да вы зайдите в хату, отдохните, - радушно позвала старуху Шаракова, заметив, что та устала.

- Не могу! - отказалась бабка и схватила палку. - У Матеушовой корову раздуло, так мне надо пойти ее окурить... Ну, - прибавила она, тряся свою палку, - ты смотри не озоруй... хоть остаток пути, не то я тебя...

- Что это вы говорите? - остановила ее кузнечиха.

- А что мне не говорить? Пусть скачет прямо, а то шатается, как пьяная...

- Это ноги у вас, мамаша, подгуляли; палка не виновата!