Приключение жизни Виктора Ивановича Мочульского, описанное им самим

Я недолго собирался и вскоре отбыл – но и мой Нотиц тоже не стоял на месте. Едва лишь я его покинул, он спешно двинул целый дивизион на Czerrleny. Потому, хотя я и отдал все силы погоне, настичь его и передать приказ фельдмаршала мне удалось только к утру. Однако несколько бесценных часов уже было потеряно, так как поляки заблаговременно ушли из Czerrleny. Более того – теперь Граф Нотиц оказался дальше от Остроленки, чем был днём ранее. Таким образом, генерал Скржинецкий получил достаточно времени, чтобы той же ночью беспрепятственно перевести через реку большую часть своей армии. И когда мы, неимоверно уставшие, добрались на следующее утро до Остроленки, только два последних батальона поляков ещё не завершили переправу – наш лейб-гвардейский уланский полк сбросил их в реку. В же это время основные русские силы ворвались в город и сошлись с остатками войск Скржинецкого в уличной схватке. Так вот произошла столь глупая авантюра, в результате которой превосходный план Дибича был сорван непредвиденной случайностью. Если бы Нотиц подошёл к Остроленке вечером, повстанцы были бы настигнуты его свежей кавалерией при переправе через реку, и последствия этого были бы для поляков насколько решающими, настолько и пагубными.

То, что русской армией командуют завидующие друг другу и интригующие против своих сослуживцев люди, очевидно, непригодные для такого дела, постоянно приносит ей несчастья. Особенно же вредна для неё власть Великих князей и цесаревичей, изрядно уменьшающая авторитет главнокомандующего, что, конечно, ведёт за собой и нарушение субординации между его подчинёнными, которые позволяют себе любые выходки, надеясь на защиту присутствующих в армии членов царской фамилии. Примером тому был и граф Ностиц, с лёгкостью избежавший наказания за свой поступок благодаря поддержке Великого князя Михаила. А ведь вина этого офицера была очевидной – из-за него под Остроленкой не была одержана окончательная победа над поляками, что обошлось нам в 18 000 убитых и раненных. Если бы генералы обладали б'oльшей властью и добивались бы своего положения с б'oльшими усилиями, если бы военные награды раздавались не охапками или целыми возами, но с некоторой предусмотрительностью, тогда эти интриганы оказались вы в более тесных рамках, и русская армия, как и её опытные генералы и умелые офицеры, показала бы себя не хуже армий других государств.

Поляки подожгли Остроленку, и в горящих домах разыгралось яростная битва. Когда князь Горчаков начал обстреливать город картечью конной артиллерии, повстанцы, наконец, дрогнули, а наши солдаты удвоили свой натиск. Люди сражались в охваченных пожаром, рушившихся домах под градом картечи и пушечных ядер, но это не помешало могучему парню с ружьём надругаться у пылающей стены над кричащей от ужаса еврейкой. Другие врывались в винные погреба, хлебные лавки… Эта озверевшая солдатня убивала, насиловала, жгла, грабила; и поляки отличились здесь не менее русских.

Генерал Уминский, командовавший польским арьергардом, всё же задержал русскую армию на несколько часов и таким образом предоставил основным силам достаточно времени, чтобы занять укреплённую позицию на противоположном берегу реки. Последовавшая за тем кровавая битва слишком известна, чтобы её описывать. Но мне стоит заметить, что я сам, счастливым образом не пострадав от пушечных ядер, дожил до вечера и устроился на ночь в одном из разрушенных домов Остроленки. Однако вскоре граф Дибич вместе со штабом отправился далее, и я счёл своим долгом сопровождать его. По мосту мы проехали на поле битвы, которая обошлась нам столь дорого.

* * *

Заходящее кроваво-красное солнце освещало горящие золотом эполеты и расшитые мундиры сопровождавших фельдмаршала офицеров. Сам же генерал отчётливо выделялся благодаря своей белой шапке, которую он постоянно носил. Уцелевшие в битве поляки, которые всё ещё стояли на опушке леса, заметили его, быстро направили свою самую большую пушку на блистающий отряд и дали несколько залпов. Я, лишившись чувств, упал с лошади – одно пушечное ядро пролетело слишком близко от моей головы, с левой от неё стороны.

От смертного сна я очнулся в госпитале, в Остроленке, весь опухший, в бинтах и в крови. Я совершенно ничего не слышал и ещё 4 недели не был способен ни к какой деятельности. Вскоре меня перевезли из того госпиталя в женский монастырь, лежавший недалеко от города Пультуск. Множество дев, молодых и старых, с великим усердием заботились там о раненных. За это несколько жандармов защищали обитель от назойливости военных. Безграничное участие всех юных и пожилых монахинь вызывал молодой, пригожий артиллерийский офицер, у которого были оторваны обе ноги. Не у одной из укрывшихся в этом святом месте добрых сестёр сердце билось сильнее обычного при перевязке или при оказании другой помощи раненым, хотя те и были русскими. Ведь и они были людьми, а сердце видит не национальность человека, но его самого.