Приключения 1977

Ему было лет под сорок; это был тучный турок, которого с трудом таскала на своей спине маленькая лошаденка. Но он старался держаться молодцевато и все время выпячивал грудь, демонстрируя потускневшую медаль. Глаза у него так черны, что не поймешь, как он настроен: зло или по-доброму? Вряд ли он бывает добрым… А у себя дома? Минчеву всегда казалось, что башибузуки не могут быть добрыми даже с собственными женами и детьми — на то они и башибузуки! Знают ли жены, что делают их мужья, как поступают они с болгарскими женщинами и детьми? Наверняка знают. Поверили проповедям в мечетях, считают, что все гяуры не от аллаха, а если так — поступать с ними должно, как со скотом. И поступают: давно ли турки ради издевки ездили на райах верхом?

— Ах ты, погомет![18] — закричал башибузук и опустил плетку на тощие плечи Минчева. — Райа! Фошкия![19]

— Я не райа! — возмутился Минчев. — Я такой же правоверный, как и ты! И не сметь меня трогать!

Башибузук — не офицер с орденом Меджидие, его можно и обмануть, решил Йордан. Башибузук взъярился еще пуще:

— Ешек![20] — в бешенстве выдавил он. — Кюлхане![21] Как ты смеешь называть себя правоверным, грязный гяур! — И плетка с силой опустилась на плечи, спину и голову Минчева.

Но Йордан оставался спокоен. Он набрался выдержки, чтобы поманить пальцем свирепого башибузука. Тот приподнялся на стременах и хотел еще раз отхлестать дерзкого райа, но что-то удержало его, и он, свесившись с седла, наклонился к Минчеву.

— Я послан ага Муради, — тихо произнес Йордан. — Мне поручено узнать, что думают эти скоты и нет ли среди них русских соглядатаев, — и он кивнул в сторону бредущей толпы.

— Ага Муради скоро будет здесь! — злорадно произнес башибузук и посмотрел на дорогу, словно ожидая этого господина. Но Минчев знал, что никакой ага Муради вскоре не появится, как не появится и вообще: он назвал первую пришедшую на ум фамилию. И все же на башибузука это подействовало отрезвляюще: он уже не грозился плеткой и не хватался за свой сверкающий позолотой ятаган. Зато к другим он был таким же злым и беспощадным.

«Как хорошо, что я оставил Наско в лесу! — в какой раз подумал Минчев. — Так еще можно выкрутиться и спастись, а с парнем? Погибли бы вдвоем! А для него все сложилось самым лучшим образом: Наско, слышно, добрался до Тырнова и живет у дяди Димитра, как родной и близкий человек…» Он вспомнил, каким был этот мальчонка. Грамоту постиг раньше других, стихи заучивал едва ли не с первого чтения и знал их множество. А как он рисовал! Свою любимую Перуштицу, недалекий Бачковский монастырь, суровые, но прекрасные Родопы, друзей по школе. Когда восставшим угрожала беда и требовалась срочная помощь, Минчев послал Наско с запиской в Филиппополь,[22] и парень сумел пробраться через многочисленные турецкие засады. В критическую минуту он взял ружье из рук убитого повстанца и вместе с другими сутки отбивался от наседавших турок. Сражался до конца, уйти не успел. В церкви пережил то, что можно пережить один раз за всю жизнь.

Плетка башибузука хлестала с прежним остервенелым свистом, и Йордану порой хотелось броситься на этого жестокого человека, чтобы вместе с ним скатиться в пропасть. Но победу одерживало благоразумие: а зачем? Надо их всех уронить в пропасть, а самому остаться в живых. И ему, и всем тем, кто бредет сейчас по дорогам Болгарии, — униженным, обездоленным и несчастным. Для этого надо любым путем оторваться от свирепого башибузука и его компании. А потом — навстречу своим освободителям.

Группа приближалась к памятному для Йордана камню: года три назад по просьбе заболевшего отца он доставлял товары из соседнего Казанлыка; темной ночью на него напали бандиты, вероятно, такие же башибузуки. Минчев оставил свою повозку с товарами и покатился в пропасть: авось сможет ухватиться за какой-либо кустик; есть хоть небольшая гарантия остаться в живых, а от бандитов живым не уйдешь. Он летел сажени две и опустился на узкую площадку. Бандиты его не преследовали: деньги и товары достались им, а гнаться за их владельцем, значит, рисковать и собственной жизнью. К чему? А будут ли рисковать эти башибузуки, если Йордан Минчев повторит свой опасный прыжок?

Когда толпа проходила мимо камня, Минчев, уже не раздумывая, подбежал к обрыву и заскользил вниз. К счастью, площадочка уцелела; рядом с ней, в крутом гранитном утесе, зияла небольшая овальная ниша. Камень, потревоженный Йорданом, с грохотом покатился в пропасть. Наверху послышались гортанные крики, потом грохнули ружейные выстрелы. Над головой Йордана просвистели пули. Но угомонилось все быстро. Правда, еще долго и исступленно кричал раздосадованный башибузук, но свою злость он уже срывал на других. «Покричи, полай, окаянный, теперь недолго осталось тебе злодействовать!» — успокоил себя Минчев.

II