Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям

Эне. Ого! Хвалю вашу решимость. Сразу виден настоящий мужчина!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ О решимости

Фенест. О, я с младых ногтей отличался ужасно какой решимостью; во мне, чуть что, вся кровь вскипала. Дайте мне только сесть за стол и я поведаю вам три-четыре историйки, от которых у вас волосы дыбом встанут; я докажу, что благородный кавалер непременно должен во все ввязываться и притом обязан быть тверд в своих решениях. Итак, сядемте, и я начну. Во время Онисовой войны[334], когда стояли мы лагерем в Мозе[335] и Монсеньор[336] делал обход, вдруг видим мы отряд богато одетых всадников; я хватаюсь за пистолет и свирепо кричу: «Кто идет? Стоять на месте! Первого, кто шевельнется, убью насмерть, башка господня!» Но они вместо того, чтобы подчиниться, только расхохотались. «Ах, вы смеетесь?» – спрашиваю я. «Как видите!» – отвечают они. Тотчас я принимаю решение и объявляю им: «Ну так и я смеюсь тоже!»

Эне. Блестящее решение!

Фенест. А вот еще пример: смотрели мы одну комедийку – так себе, дрянь! – и какой-то парижанин в фиолетовом костюме все время вскакивал и заслонял мне сцену; я ему, опять-таки свирепо, кричу: «Эй, ты, фиолетовый, а ну-ка сядь, не торчи передо мной!» Этот наглец, повернувшись, отвечает: «И не подумаю сесть!» Ах ты, думаю, такой-сякой, но тут же решаюсь и говорю ему: «А когда так, то стой!» Таким образом, он уже стоял как бы по моему приказанию.

Эне. Вот что значит привычка всегда оставлять за собою последнее слово.

Фенест. А однажды, в предместье Сен-Жермен, на улице Кёр-Волан, где у меня назначено было свидание с моею любовницей, я наткнулся на одного подлеца, который шел опустя голову; вдруг, ни с того ни с сего, он хватается левой рукою за мой плащ, а правой приставляет мне кинжал к горлу; я, надо вам сказать, слегка опешил и позволил ему стянуть с себя плащ, так у него еще хватило наглости остановиться шагов через десять и оглянуться на меня. Тут уж я не оплошал и закричал во все горло: «Эй, кавалер, распрощайтесь с вашей честью, вы ведь теперь носильщик моего плаща!» После чего, облегченный и телом и душою, я все же явился к любовнице, правда в одном камзоле – совершенно, так сказать, в интимном виде.

Эне. Удачно выразились, хотя и не слишком точно: не «носильщик плаща», а «уносильщик». Что ж, недурная вышла забава – или я ничего не смыслю в шутках. Надо, однако ж, иметь немалый запас терпения или быть большим философом, чтобы принимать эдакие решения. Но коли взглянуть с другой стороны, то, когда дело сделано, остается утешать себя хотя бы тем, что не вышло хуже. Такого же рода решения, кстати, принимал и пастор из Глене[337].

Фенест. Постойте, придержите-ка вашу басню на малое время, я сперва расскажу вам, как однажды решил не принимать решения и как худо это дело обернулось для меня.

Эне. Хорошо, после вас... Так, стало быть, вы однажды упустили случай принять одно из тех замечательных решений, какие свойственны вашему, и только вашему, нраву?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Ссора с ученнусом. Дуэль в Валери

Фенест. Из всех затеянных мною ссор я сожалею лишь об одной; особливо же злит меня то обстоятельство, что ссоре этой стала свидетельницей моя любовница. Некий гугенот, эдакий ученнус, пичкал ее идеями Платона и прочей чепуховиной, я же при сем вынужден был помалкивать, ибо, как говорится, крыть нечем. Слово за слово, взялся он подшучивать над ее четками. Она ему и говорит: «Знайте, что я добрая католичка!»[338] – «Католичка? – смеется тот. – Я не желал бы думать о вас столь дурно; я полагал, что вы принадлежите одному только мужу или уж, самое большее, наряду с ним еще какому-нибудь сердечному дружку, а не всему свету!» И этот негодяй принимается разглагольствовать о том, что слово «католическая», якобы означает «всеобщая», а потому следует говорить: «Я принадлежу к католической церкви», но ни в коем случае не называть себя католичкою. Тогда вмешался и я в беседу, заявив, что дама ни в коей мере не «всеобщая». «Вы у меня глядите, господин ученнус! – говорю я ему. – Мне на вашу греческую латынь начхать, я вас живо на французский ум наставлю!» Уф, башка господня! Не успел я рот закрыть, как этот болтун уже нашелся с ответом: «Господин невеждус! Я тоже не знаю латыни и греческого в той мере, в какой мне хотелось бы, а потому на чистом французском языке объявляю вам, что вы дурак набитый!» – и, словно этого мало, бац мне кулаком в нос! Счастье его, что я почитал мою любовницу, – а она кинулась нас разнимать, – да к тому же ему повезло, что я как раз сбирался на войну, не то мы бы с ним побеседовали в каком-нибудь укромном местечке! Уж и разозлил он меня своей греческой латынью!

Эне. Следовательно, он мог быть французом, когда хотел. Но у меня есть одно соображение: он – на свое несчастье, конечно, – так прилежно изучал греческий и латынь, что уж, верно, не смог бы сразиться с вами на французский манер?