Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям

Фенест. Бежать, бежать... Ну, не то чтоб прямо так уж и бежать; скорее, мы, как бы это назвать... ретировались. Но, уверяю вас, сердце мое пылало гневом, и я до глубины души презирал негодяев, которые кричали нам вслед: «Стой, стой, канальи!» Я даже ни разу не обернулся назад и не удостоил их ни единым взглядом; только когда уж я миновал Бриссак[481], я им издали выложил все, что о них думал. Нечего сказать, уютное местечко это Нижнее Пуату – сплошь колючие изгороди; пока переберешься через них, все ноги поуродуешь! Вот где я честил и проклинал мои шпоры – из-за них я спотыкался на каждом шагу и охотно скинул бы их вовсе, но тогда как, скажите, я сошел бы за всадника?! Не сосчитать, сколько раз летел я вверх тормашками, но куда денешься – солдат должен стойко переносить все испытания. Зато ретировались мы по всем правилам – недаром сказано: наши любого стряпчего в хитрости переплюнут, а ведь удачное отступление – та же победа.

Божё. Кто же первым побежал с моста Сей?

Фенест. Первым-то? Да наш отважный герцог[482]; он, как завидел приближение неприятеля, вмиг принял дерзкое решение – вскинул руку и закричал: «Кто любит меня, за мной![483] Спасайся кто может!» И так он славно это выкрикнул, что все мы тотчас ему повиновались, исключая одного старого хрыча-полковника по имени Буагерен[484] да кучки гугенотов, вздумавших сражаться до конца.

Эне. Век живи – век учись; вот уж никогда не думал, что клич «Кто любит меня, за мной!» может послужить для чего-либо иного, как для призыва к сражению.

Божё. А я так одобряю решение этого молодого человека. Однако вы ничего не сказали о графе Сент-Эньяне[485] – он-то, кажется, храбро сражался?

Фенест. Хоть убей, не знаю, он ведь находился по ту сторону реки.

Божё. А вы где?

Фенест. А я – на другом конце моста. Нашлись там безумцы, что рвались в бой; видно, решили прослыть храбрецами, но при первом же залпе неприятеля – ох, и смеху было! – каждый кинулся спасать свою шкуру.

Эне. Это как раз похвально; вы предпочли «быть», нежели «слыть», отчего и сидите нынче здесь, с нами, живой и невредимый. Может, теперь вы наконец уразумеете, что «быть» иной раз куда выгоднее, чем «слыть»; возьмите, к примеру, хотя бы те несчастья, что причинили вам злосчастные ваши ботфорты.

Фенест. Клянусь кишками святого Фиакра! Вы кругом правы, сдаюсь!

Божё. Помню, как насмехались мы в свое время над англичанами, которые, силясь прослыть благородными дворянами, даже на кораблях щеголяли в сапогах со шпорами, а судейские не стеснялись в таком виде и во Дворец Правосудия заходить.

Эне. Да, парижане, не в пример англичанам, худо обходятся с пришпоренными дворянами; вот и господин барон имел случай в том убедиться, когда Фервак сыграл с ним злую шутку[486].

Фенест. Эдакими шутками он и его приятели тешатся до сих пор, да и не только они, – ведь нынче почти все гвардейцы носят сапоги и, прямо скажу вам, выглядят не в пример авантажнее – точь-в-точь отставные унтера.

Божё. Мы со дня на день ожидаем, что и дамы начнут так же щеголять в сапогах со шпорами, дабы угодить велению моды и изобретательному господину Сен-Мишелю[487]. Слава Богу, кое-где во Франции остались еще судьи, которые с подозрением относятся к подсудимым, отпустившим длинные волосы[488].

Фенест. Ну отчего же?! Может статься, это вполне порядочные люди! И судьи, не уважающие их, достойны всяческого порицания. Вот эдакие же негодяи учинили в Пуатье пренеприятнейший афронт одному храброму капитану из Лиона. Все эти мошенники и сутяги до смерти завидуют настоящим кавалерам.

Божё. Какой же афронт они ему учинили?

Фенест. Да приказали содрать с него все кружева, и украшения, и платье красного сукна, после чего провели по городу в чем мать родила.

Божё. Глупцы следуют моде повсюду, такие люди глядят на мир сквозь кружевную тряпицу.

Фенест. Я вижу, господа, вы осуждаете нас за то, что мы носим длинные волосы, завитые, как у дам. А ведь зря, ей-богу! Разве не было установлено, что выездные лакеи при дворе должны носить волосы, равно и парики, до плеч, манжеты до локтей, штаны до пят, повязывать на шею, на шляпу и под нее алые ленты; и не было ли установлено также, чтобы все мы брили подбородки[489] и соблюдали прочие нововведения, точно как педанты старых времен. Да, кстати о манжетах: случилось мне как-то раз обедать у господина видама[490], и вдруг сосед мой по столу, какой-то безмозглый капитанишка, приняв мои манжеты за салфетку, давай вытирать об них свои лапы; я бы, конечно, вздул его, но что возьмешь с невежды! А касательно длины волос, повторю хоть сто раз и вас приглашаю со мной согласиться: короткие волосы, не прикрывающие даже ушей, – чистый позор для кавалера!

Божё. А я вам повторю, что сия новая мода завезена к нам из Гаскони и что некоторые следуют ей не для того, чтобы прикрывать уши, но, напротив, желая скрыть отсутствие оных.