Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

Всю ночь лило, а утром в непогоду пленных вновь погнали на работу. Но когда они пришли к полотну, то у всех от ужаса пораскрывались рты, а Швейк сказал:

— Ну вот, как раз в аккурат!

Работа тысяч людей и лошадей исчезла в течение одной ночи. На полях из болота печально торчали одни шпалы, поддерживаемые перегнувшимися рельсами, а возле этих рельс разъезжали верхом русские инженеры и орали на пленных.

— Сукины дети, канавы не провели, сукины сыны, водостоков не проложили!

И секли плетьми по спинам пленных, обвиняя их в измене русскому правительству и грозя расстрелом.

Но ни одна из этих угроз не была приведена в исполнение. В течение следующих четырнадцати дней выросла новая насыпь, в которой были сделаны поперечные канавы, а от Будслава по вновь проложенным рельсам шёл паровоз и тащил за собой несколько пустых вагонов.

Но далеко с ними он не ушёл. В одном месте дорога так круто поднималась в гору, что паровоз не мог одолеть подъёма. Потом приехал какой-то генерал с техническими значками, осмотрел дорогу, назвал инженеров идиотами и приказал на подъёме срыть всю насыпь.

Итак, снова раскапывалось размокшее поле, в то время как русские солдаты, к которым путь из-за весеннего половодья был отрезан, голодали. Вместе с ними голодали и двести человек пленных, приходивших с работы в сумерках и уходивших на работу до рассвета.

Доктора пленных неожиданно столкнулись с новой, неизвестной для них болезнью: как только садилось солнце, люди становились слепыми, ничего не видели и не могли идти домой. Ванек и Марек обанкротились со своим искусством. Эта болезнь заключалась в том, что какой-то глазной нерв, ослабевший от голода, уже не имел возможности при слабом свете расширить зрачки настолько, чтобы в них проникло достаточное количество световых лучей. Эта болезнь захватывала пленных одного за другим, и казалось, что она растёт эпидемически. Поэтому, когда ночью два человека упали в яму, служившую вместо уборной, а один в ней утонул, Ванек пришёл заявить Баранову, что состояние здоровья роты угрожающе, что люди почти все ослепли.

Баранов заломил руки.

— Что же я могу сделать? Я старался уберечь их от болезней, не давал им солёного мяса, в щи приказывал класть побольше лука, остаётся написать об этом в Витебск! — Он задумался. — Ну, доктор, послушайте, я уже нашёл выход: пленные будут ходить позже на работу и раньше с неё возвращаться. Кроме того, сейчас дни будут длиннее. — И он опять задумался. — Признаться, я ничего не понимаю, что у нас творится. Как это люди могут днём видеть, а ночью быть слепыми? Я поеду в Будслав и спрошу об этом докторов.

Эта болезнь была известна в русской армии. Когда чиновник вернулся, то сейчас же послал за своими докторами.

— Ну вот наше лекарство! Каждый день нужно давать по ложке. Это только куриная слепота: человек, как курица, в сумерках ничего не видит. Ну а после употребления этого лекарства болезнь как рукой снимет. — Он дал им бутылку рыбьего жира, отвратительно пахнущего, и сказал: — Вечером приведите слепых в кухню, я ещё приказал, чтобы, кроме того, привезли другое лекарство. Повара сварят говяжью печёнку, и слепые будут над ней парить глаза! Так посоветовал мне доктор. Русский доктор — человек учёный.

Терапия слепоты началась сейчас же. Людей тошнило от отвратительно пахнущего жира, но из страха совсем потерять зрение, они глотали жир из ложек.

Вечером пришёл солдат и приказал всем больным идти по десятку на кухню в порядке очереди. Там, в плоском тазу, положенном на горячие угли, повар разложил говяжью печёнку.

— Наклоняйтесь все сразу над тазом, а одеялом закройтесь сверху, чтобы пар шёл в глаза! А ты потом эту печёнку поджарь мне с луком, — сказал Баранов повару уходя.

Десятки сменялись десятками, ослепшие пялили глаза на таз и на печёнку, а изо рта у них текли слюни, вызванные аппетитным запахом. И повар, заметив, что надежда на удивительное лекарство готова исчезнуть в желудках пациентов, сказал уходя:

— Смотрите, пока я не вернусь, не сожрите лекарство!

— Он хочет его сожрать сам, — сказал задумчиво пискун, на что Горжин ответил:

— Такая печёнка с луком вовсе не плоха! В Праге порция стоит пятнадцать крейцеров. Но её можно есть и без лука.

— Только она не горячая, — отдал должное печёнке Швейк и продолжал: — От неё уже пар не идёт. А глаза ближе к печёнке я наклонить не могу, придётся её поднести к глазам, да кроме того, мы ведь последняя десятка, после нас уже нет никого. — Он взял кусок и поднёс его к глазам: — Вот, если так, то это помогает. Я теперь хорошо вижу!

— Видимо, — сказал пискун, — и мне придётся сделать так, чтобы спасти свои глаза. А что ты жуёшь, Швейк?

— На одном куске оказалось сало, а сало вредит глазам, так я его съел.

— Братцы, подносите печёнку поближе к глазам! — закричал Горжин.

И под одеялом раздался равномерный хруст пожираемой печёнки, головы стукались друг о друга, все нагибались над тазом. А когда Швейк через секунду попробовал взять ещё кусок и полез в таз, то его рука встретилась там с девятью другими руками, вылавливавшими в воде остатки.