Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

В один прекрасный день из Островка тронулся караван: полковник ехал на лошади с картой, с саблей на боку и револьвером у пояса. Евгения Васильевна ехала рядом с ним в казачьей форме, тоже с картой и револьвером. За ними — телега, нагруженная чемоданами и сундуками, и в ней два русских солдата, а за телегой, как процессия нищих, тащились пленные по четыре в ряд, полунагие, босые, оборванные, нестриженые, небритые, немытые. У каждого на спине был ранец, в котором было сложено все его имущество, а в руке палка.

Цвет роты военнопленных шёл в хвосте процессии: два «доктора», пискун, Горжин и Швейк. Марек рассказывал о том, что он вычитал в газете «Чехословак», которую он получал из Киева: блестящие успехи на фронте генерала Брусилова, глубокое проникновение русских в Галич и т. д.

— Бесспорно, летом все кончится! Зимой воевать уж не будут. А Австрия, если даже Германия и победит, все равно все потеряет и проиграет, — сказал Ванек.

— Было бы хорошо помочь русским в этой войне; вот послушайте, что пишет «Чехословак», — И Марек начал читать им агитационную статью о том, как в Киеве любят добровольцев, как им идёт русская военная форма, как они нравятся девушкам и как девушки любят ходить с ними в парк. Статья была такая же соблазняющая, как речи вербовщиков, обещающих вино, деньги и красивых женщин.

— Я думаю, — сказал Швейк, когда Марек кончил, — что нам нужно будет вступить туда.

— Мы должны сделать все возможное, чтобы эта война была последней, — сказал Марек. — Я, пожалуй, тоже вступил бы в эту «дружину», ведь здесь не жизнь, а медленное умирание. День за днём проходит одинаково нудно. Эту войну определённо затеяли центральные державы. Почему бы не принять участие в борьбе, в результате которой они будут побеждены, чтобы эта война была последней? А при такой жизни лучше повеситься!

— А в этих газетах, — печально вздохнул пискун, — пишут, что там к обеду дают гуляш, а в воскресенье — гуся с капустой и суп с рисом. Ну, я, пожалуй, тоже присоединился бы к ним.

— Мне уж тут тоже надоело лечить, — сказал Ванек. — Но вы слышали? Говорят, что в Австрии конфискуют имущество? Черт возьми, да ведь у меня в Кралупах аптечный склад!

— Ну так останься в России, — посоветовал ему Марек, — и жена могла бы переселиться к тебе сюда. Тут торговля тоже бы пошла.

Но Ванек посмотрел на него неприязненно:

— Куда же там переселяться? У меня мебель лакированная, она бы вся потрескалась! И мраморный умывальник! А что, если он разобьётся?!

Вместо ответа Марек плюнул, а Швейк, смотря вперёд, сказал:

— Смотрите, сюда идёт полковник, наверное, опять будет держать речь.

Старый Головатенко, подъехав, действительно обратился с увещеванием к пленным понатужиться, шагать бодрее; до города, где придётся ночевать, будет ещё вёрст двадцать. Рота доберётся туда к вечеру. Так как кухня теперь сварить обед не успеет, то сегодня его не будет. Не будет также и хлеба, потому что его вообще пет в интендантстве. Но зато на месте рота сразу получит по три порции на человека.

Эта речь была принята со зловещим молчанием. И эшелон, вместо того чтобы шагать бодрее, продолжал так же уныло плестись сзади, и полковник частенько вынужден был возвращаться назад к роте и подбадривать:

— Эй, эй, дети, радостно весной по России путешествовать, да? Погода хорошая, деревья цветут, птицы поют! Хорошо жить, правда?

— Мы уже тебе сказали, чтобы ты убирался к черту! — заорало на него несколько голосов на разных языках сразу.

Полковник, не понимая, улыбаясь, говорил:

— Да, да, да!

Он полагал, что пленные с ним соглашаются и что его слова влияют на них ободряюще. В стороне гремели орудия, восемь рядов окопов зияли длинными полосами, а девятую, ещё свежую полосу, рыли пленные сапёры, причём одни из них рыли, а впереди другие перед окопами натягивали колючую проволоку.

— Россия самая хорошая страна, — продолжал полковник. — Скоро мы победим всех наших врагов, — продолжал он свои рассуждения.

Работавшие в окопах заметили тащившуюся роту, бросили работу и побежали к ней навстречу.

Если рота полковника Головатенко представляла собою сброд оборванцев, то для людей, повылезших из окопов, не было названия на человеческом языке: они были более похожи на обезьян, чем на людей. Смешавшись с ротой, они начали расспрашивать:

— Откуда, братцы? Дайте, если можете, кусочек хлеба! — Они выглядели такими несчастными, такими измождёнными и больными, что многие из роты, определённо обрекая себя на голод, отдавали им последние куски хлеба из своего запаса.

— Ох, ребятушки, тут и голод же! Мы сходим с ума от голода. Здесь не чистилище, а сущий ад; в сравнении с этим сибирские лагеря настоящий рай!

— Вам что-нибудь платят? — спросил пискун.