Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

— Ну, идём, ребятушки, идём, — говорили русские солдаты пленным, перегибая их через лавку по одному на каждый конец.

Затем им привязали под доскою руки к ногам, и капитан, раздав солдатам трости, скомандовал:

— Хорошенько бить! Тот, кто будет плохо бить, потом получит сам. Раз, два, три!

Трости засвистели в воздухе, защёлкали по задним частям пленных, и капитан, розовый и восторженный, командовал дальше:

— Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, ещё раз! Хватит!

— Ну что, голубчики, будете в другой раз воровать?

— Не будем, ваше высокоблагородие! — раздалось несколько голосов.

— А, так стали лучше? А ну-ка, ещё немножко, чтобы помнили подольше! — улыбаясь, сказал капитан.

Он снова отсчитал десять ударов, после чего приказал одеваться. Затем к лавкам была проведена вторая партия, в которой каждому тоже закатили по два десятка, с соответствующими наставлениями капитана. Когда они уже были одеты, капитан обратился к ним со следующей речью:

— Расскажите вашим товарищам о том, как я наказываю. Покажите им ваши иссечённые задницы; расстреливать вас я не буду, верёвок для вас жалко, но если я ещё кого-нибудь поймаю, то буду уже пороть не так. Я каждого превращу в котлету! Говорите об этом или не говорите — ваша воля. На работу сегодня можете не ходить, посидите лучше в снегу!

И как раз в этот день у Швейка было несчастье: в этот день он работал с одной партией по погрузке кожи. При этом ему удалось отрезать от одной кожи себе на подмётки, но его заметил фельдфебель и задержал; в результате Швейк попал на обед к русским солдатам, заговорился с ними и в барак не попал. После обеда, в то время как его партия работала на складах по разгрузке мундиров, Швейк работал до самого вечера с фельдфебелем один, помогая ему перекладывать ящики с бельём, и, таким образом, ни с кем из знакомых пленных он не разговаривал и ничего не знал о порке. Едва фельдфебель выбежал в уборную, как Швейк надел на себя три рубашки, а в голенища засунул по паре портянок. Затем он старательно продолжал работать дальше, с нетерпением ожидая звонка, который должен был возвестить ему об окончании работы. Звонок зазвонил, и партия работавших выбежала во двор и начала строиться. У входа стоял капитан Бойков и, когда они проходили мимо него, показывая рукой, говорил:

— В коридор, раздевайтесь!

Шинели и мундиры были моментально сняты.

— А ну-ка, выверните рубашки! У каждого только одна? А кальсоны тоже одни?

На всех оказалось по одной смене. Капитан с удовольствием проговорил:

— Ага, подействовало! Ну, можете идти.

И довольный собой, он пошёл было сказать что-то фельдфебелю, запиравшему склад, но в этот момент к нему в объятия влетел запоздавший Швейк.

— Ты где был? Ты куда? — спросил капитан, кладя ему руку на плечо, и сразу прощупал на его плече несколько рубашек.

— Работал, ваше благородие, — сказал спокойно Швейк.

Капитан заскрипел зубами:

— А почему ты не пошёл с остальными, и почему ты такой толстый? А? Ах ты морда австрийская!

— Я такой в папашу, — ответил Швейк, стоя во фронт. — Наша семья вся такая толстая. Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие, что если бы я ел одну только картошку или колбасу, то был бы ещё толще. Это у нас уж так в семье Швейков завелось, такая натура. Мой дедушка был такой толстый, что на него должны были надеть три обруча, чтобы он не лопнул. А о моей бабушке рассказывали, что когда она влезла в одно озеро, так сразу три человека утонули — так высоко поднялась вода. А один мой дядюшка…

— Замолчи! — заорал на него капитан. — Перестань, голубчик, я сам открою причину твоей полноты! Я собственными руками сдеру с тебя сало!

Капитан шипел от злобы, толкая Швейка перед собою в свою канцелярию. Там он заорал на писаря, писавшего любовное письмо: «Вон!» — так яростно, что тот чуть не вышиб дверь. Капитан не закрыл за ним и, подбоченившись, закричал:

— Скорей раздевайся! Скорей, пока я не вышел из себя!

— Но лучше бы было раздеваться помаленьку, — заметил Швейк, расстёгивая рубашку, — а потом лучше было бы сперва позвать карету скорой помощи, чтобы вы, ваше высокоблагородие, не сделали чего-либо такого, что может кому-нибудь не поправиться.

Но капитан посинел от злости, глаза его налились кровью. Он сам начал рвать рубашки с Швейка, крича:

— Одна, две, три, четыре, на тебе четыре, австрийская собака! Три штуки украл, подожди, я тебя засолю! Я тебя изобью до смерти, скотина!

И взбешённый Бойков одним движением сбросил с себя шинель, другим — мундир, сбросил с своей головы меновую шапку:

— Спускай штаны! Нагнись на стул! Я тебя собственноручно высеку кнутом, плетью, я тебя упеку… мать!

Капитан трясся, а Швейк, видя, как он засучивает рукава у рубашки, стал взглядом разыскивать плеть и заботливо спросил:

— Вы хотите, ваше благородие, со мной в бокс или предпочитаете греко-римскую борьбу? Лучше было бы устроить вольную борьбу, вот только не свалить бы нам пишущую машинку!