Приключения бригадира Этьена Жерара

Сняв доски и перелезши через перегородку, я очутился в соседней камере, которая, как я и ожидал, была очень похожа на мою. Спастись из этой камеры было так же невозможно, как и из моей. Вся разница заключалась в том, что никакой новой деревянной перегородки не оказалось. Дверь была заперта. В комнате я не нашел никаких указаний относительно того, кто был моим товарищем по несчастью.

Вернувшись в свою камеру, я поставил доски на место и стал ожидать смерти, стараясь быть спокойным и мужественным. Время шло чертовски медленно, но, наконец, вдали послышались шаги. Нервы мои были страшно напряжены, и я стал прислушиваться, ожидая новых воплей и стонов истязаемой жертвы.

Но ничего подобного не случилось. Пленника мирно водворили в соседнюю камеру. Я хотел было заглянуть туда через расходившиеся доски, но в это время дверь моей темницы распахнулась и на пороге ее появился каналья-гондольер и еще несколько негодяев.

— Ну, француз, иди! — крикнул гондольер.

В своей большой, волосатой руке он держал окровавленный нож. По глазам негодяя я решил, что он придумывает предлог для того, чтобы зарезать меня немедленно.

Сопротивление было совершенно бесполезно. Я молча последовал за убийцами и снова был введен в тот же великолепный зал, где продолжал заседать тайный суд.

Когда меня ввели, я был очень удивлен тем, что внимание судей устремлено не на меня, а на одного из судей, высокого, черноволосого молодого человека. Он стоял перед судьями и говорил им что-то тихо и горячо, повидимому, в чем-то их убеждая. Голос его тревожно дрожал, и он отчаянно размахивал руками, о чем-то умоляя.

— Нет, вы не сделаете этого! — восклицал он, — вы не можете этого сделать! — Я умоляю суд пересмотреть это дело.

— Отойдите в сторону, брат, — произнес исполнявший должность председателя старик, — это дело уже решено и перед нами другое.

— Прошу вас, будьте милосердны, — продолжал молить молодой человек.

— Мы сделали все, что могли, — ответил старик. — За такое преступление даже смерть может считаться легким наказанием.

Молодой человек в страшном отчаянии упал в свое кресло. Он, повидимому, страшно страдал. Почему? Об этом мне было некогда размышлять. Суровые взоры одиннадцати судей были уже устремлены на меня.

— Вы полковник Жерар? — спросил меня ужасный старик.

— Да, — ответил я.

— Вы — ад'ютант разбойника, который называет себя генералом Сюше. А этот разбойник, в свою очередь, называет себя представителем архи-разбойника Бонапарта.

Я хотел было сказать старику, что он лгун, но решил, что не стоит с ним спорить, и ответил:

— Я — честный солдат и, повинуясь приказам начальства, исполняю свой долг.

Лицо старика залилось румянцем и из-под маски на меня засверкали его черные глаза.

— Вы разбойники и убийцы, вот вы кто! — загремел он. — Что вы здесь делаете? Почему вы не во Франции? Разве мы приглашали вас в Венецию? По какому праву вы находитесь здесь? Где наши картины? Где кони Св. Марка? Кто вы такие, чтобы присваивать себе сокровища, которые наши отцы собирали в течение нескольких веков? Мы были великим городом в то время, когда Франция была еще жалкой пустыней! Ваши пьяные, наглые и невежественные солдаты разрушили труд святых и героев! Что вы имеете сказать в свое оправдание?

Этот старик был, действительно, ужасен. Его белая борода прямо ощетинилась от бешенства. Он выкрикивал отдельные фразы, точно лаял. Не на человека он был похож, а на бешеного пса.

Что я мог ответить на его вопросы, друзья мои? Конечно, я мог бы ему оказать, что картины, о которых он беспокоился, будут в Париже в такой же безопасности и сохранности, как в Венеции; я мог бы ему сказать, что его знаменитые кони вовсе не таковы, чтобы из-за них подымать шум. Он опять-таки упоминал о святых и героях. Спрашивается, зачем ему герои прошлого, когда перед ним стоял настоящий герой? Все это я мог ему сказать, но не сказал ничего. Толковать с этим человеком, значит — толочь воду в ступе, и я ограничился тем, что пожал плечами.

— Обвиняемый не имеет ничего в свое оправдание, — произнес один из замаскированных судей.

Старик оглянулся кругом и сказал:

— Прежде, чем мы произнесем окончательный приговор, не имеет ли кто сказать что-нибудь?

— Я хотел бы указать на одно обстоятельство, эчеленца, — сказал один из судей. — Этот офицер должен быть наказан самым жестоким образом.

— Я имел это в виду, — ответил старик и, обращаясь к скорбевшему молодому человеку, произнес:

— Брат, суд должен был вас огорчить в том деле, но теперь мы вам дадим полное удовлетворение.

Молодой человек, шатаясь, встал с кресла и воскликнул:

— Я не могу выносить этого! Простите меня, эчеленца, но я уйду. Суд может обойтись и без меня. Я нездоров, я схожу с ума! — И, размахивая в отчаянии руками, молодой человек выбежал из залы.

Пока происходила эта сцена, судьи совсем позабыли обо мне. Я гордый человек и не люблю, когда мной пренебрегают, но в данном случае я был бы искренно счастлив, если бы они продолжали не обращать на меня внимания, но старый председатель снова взглянул на меня, как тигр, набрасывающийся на свою жертву.