Приключения Букварева, обыкновенного инженера и человека

Получается, что я глупее Губина? Он циник, во многом ограничен, но зато спокоен и весел. Он охотно признает себя обычнейшим из смертных и доволен. Он по-своему гармоничен и целен и считает, что поэтому прав. И, может быть, мне действительно не стоит рыпаться?.. Надо успокоиться. Но я не знаю, как заставить себя сделать это, как освободиться от вечного недовольства тем, что есть, как изгнать из себя беспокойство?..»

…Букварев вспомнил, что не убрал со стола посуду, а в столовой это было обязанностью клиентов. Он корил себя за рассеянность, думая, что после человека все, в том числе и стол в столовой, должно оставаться чистым. И проект Губина Букварев обязан просмотреть от корки до корки. И подписать его придется. Не пойдет он к Воробьихинскому с поднятым забралом, не устроит шума, не будет терять на это время, трепать нервы и навлекать на себя общее недовольство. Но он должен знать и помнить каждую страницу проекта…

Букварев хмуро перелистывал страницы, а Губин сидел в двух шагах и то улыбался, глядя на друга, то серьезнел и предупредительно вскакивал, чтобы дать пояснения. Он что-то понимал. Оттого ему и жаль было Букварева, и посочувствовать ему хотелось, и помочь восстановить настроение. Но и смешно ему было, потому что, по его мнению, страдал Букварев из-за пустяков. А в том, что проект будет утвержден сегодня же, Губин не сомневался. Он даже заметил, что Букварев с трудом подавил в себе желание подписать его бумаги не читая.

«Держать себя в руках… Держать… — приказывал себе Букварев. — О смысле жизни можно будет подумать после работы. На службе я должен быть ответственным и аккуратным. И не позволять, чтобы страницы читались механически… Мысленно выверить каждую колонку расчетов! Только так. Нужно знать, что тут насочиняли «ударники» подчиненные. Немало насочиняли… И внешне — без ошибок…»

Через два часа он поставил на положенном месте свою подпись, подал папку другу и без особого энтузиазма поздравил его. Губин в ответ изобразил артистическую улыбку и отвесил поклон, прижимая папки с проектом к сердцу. Теперешний Букварев ему явно нравился. К тому же будет что потом вспомнить и при случае посмеяться. Но это можно позволить только тогда, когда очнется Букварев от внезапной ипохондрии.

А Букварев в себя не приходил. Его преследовала мысль, что он поступил низко и беспринципно, совершил преступление против прямых обязанностей, уподобился Губину и иже с ним. И он продолжал мучиться и недоумевать. У него не хватало духа восстать против всего института, против всей практики проектирования!

…Через несколько дней проектанты получили столь ожидаемую Губиным премию. Букварев об этом жене не сказал, они все еще не разговаривали друг с другом. И деньги в семейную шкатулку не положил: пригодятся эти рубли на обеды в столовой и на прочие карманные расходы, а неласковой жене и не обязательно точно знать о его заработках, пусть дуется себе во вред; а то представилось уж совсем смешное: вдруг опомнится начальство, отменит приказ о премировании, и тогда он внесет эти деньги в кассу; хотя он отлично знал, что подобные дела обратного хода не имеют.

Губин же с премии обрадовал свою жену нежданным подарком — брючным костюмом, а оставшуюся половину денег припрятал, как он говорил, в загашник.

— Мне еще строители, будущие карьерные рационализаторы, от своих премий не одну бутылку коньяку поставят. Я им подскажу, они быстро все поймут, а души у них широкие! — резвился он перед другом.

ЗАГОВОР ЖЕН

— Ой, Любка, Любушка! Здравствуй! Здравствуйте, букварики! Как вы поживаете, дорогие мои, одинокие! Как я вас давно не видела! Ой какие большие стали, глазастенькие! Ой какие хорошенькие! Ой!

Муза влетела в квартиру Букваревых, словно сияющая жар-птица, готовая и смеяться и плакать от радости и умиления. Она порывисто обняла и зацеловала Любу и заметалась, не в силах ни мгновения устоять на месте; она всплескивала руками, ахала, вскрикивала, перескакивала с пятого на десятое.

От ее цветастого брючного костюма, от ее восклицаний в квартире стало шумно, светло, ярко, будто ворвался сюда резвый летний гром с солнечным дождиком и праздничной радугой. Муза искренне всплакнула, остановившись, наконец, перед Любой, но и тут непроизвольно ли, намеренно ли принимала такие позы, которые как можно выгоднее рисовали стройность и изящество ее фигуры и костюма.

— Тетя! — с восторгом позвала из своего манежика в углу комнаты годовалая Ленка, переступая крепкими ножками в ползунках, и взвизгнула, показала на гостью пальцем, приглашая брата разделить ее радость.

Но старший Генашка по-отцовски нахмурился, отвернулся и пошел к своим игрушкам.

Муза отдышалась и заговорила уже не столь пылко, но все же с азартом, с тем лихачеством, с каким частенько разговаривают немолодые, но и не старые женщины-подружки один на один.