Приключения Джона Девиса

«Стефана пришла навестить твою бедную Фатиницу, и мы проговорили о тебе целый день. Она счастлива, но, по мне, мое горе лучше ее блаженства, она до свадьбы не видела своего мужа, а потом привязалась к нему, потому что он молод и добр, и теперь любит его, как брата. Но можно ли так любить? Она любит, как брата, человека, которому отдалась на всю жизнь! О! Я не так люблю тебя – я люблю всей душой, сердцем, телом, люблю, как пчела любит цветы, то есть живу тобой и без тебя не могла бы существовать.

Ты не знаешь, что мне сказала Стефана. Что европейцам нельзя верить, что они нисколько не дорожат своим словом и что ты, верно, и не думаешь вернуться к нам. Бедная Стефана! Не сердись на нее, мой милый: она не знает тебя так, как знаю я.

Стефана уходит: муж прислал за ней. Когда ты станешь моим мужем, я не уйду от тебя ни на минуту, ни на секунду, тебе не придется посылать за мной, потому что я всегда буду с тобой».

«Я ходила, как обычно, в сад; три дня назад я была уверена, что ты уже там. Отчего же я нынче тебя не видела? Ах!.. Ты уехал.

Цветы по-прежнему улыбались мне и наполняли сад своим благоуханием, я сделала из них букет, который значит: люблю и жду тебя. И, как обыкновенно, бросила его через стену. Но тебя уже не было, ты не мог поднять его и сказать мне: «Я здесь и люблю тебя». Целый вечер до полуночи просидела я в нашей жасминовой беседке. Три дня назад это был храм любви и блаженства, теперь в нем нет другого божества, кроме воспоминаний. Прощай, пойду спать, чтобы увидеть тебя во сне».

«Я видела страшные сны, мой милый, а ты мне не являлся. Боже мой! Неужели мне не увидеть тебя ни наяву, ни во сне? Мне снился Константинополь, пожар в нашем доме, умирающая мать.

С утра велела я оседлать Претли, закуталась в покрывало плотнее облаков, которые сегодня заволокли солнце, и поехала в грот. Эта часть нашего острова тоже напоминает о тебе. Приехав к гроту, я пустила Претли гулять, а сама уселась читать поэму «Гробницы», которую уже столько раз перечитывала. Не странно ли, что в этой книге я нашла первый залог твоей любви, ту веточку, символ зарождающейся надежды? Она завяла в книге, а теперь сохнет у моего сердца.

Если я умру, когда ты ко мне вернешься, я бы хотела, чтобы меня похоронили у этого грота: ты недаром любил это место – оно прекрасно, отсюда прелестный вид на море… Но что за странная мысль пришла мне в голову. Умереть! Зачем мне умирать? Когда ты вернешься, мы вместе посмеемся над этими и над многими другими мрачными мыслями.

Знаешь, что я сделала? Я раскрыла свою книгу на том месте, где она была раскрыта, когда ты нашел ее, положила туда точно такую же ветку, потом сделала большой круг и пришла в грот по той же дороге, по которой шла, когда увидела ее тут.

Досадно только, что эта книга называется «Гробницы».

«Я, право, поссорюсь со Стефаной. Она сейчас была у меня и, увидев, что я плачу, сказала, что это очень глупо, что ты теперь, верно, на фелуке поешь с матросами какую-нибудь веселую песню. О! Это неправда, я уверена! Если ты теперь не плачешь, потому что ты мужчина (однако я видела, как ты плакал, и эти слезы для меня драгоценнее жемчуга), то по крайней мере ты печален, не правда ли?

После того как я написала эти строки, на моей арфе лопнула струна. Говорят, это недобрый знак, но я помню, ты уверял, что не нужно верить ни снам, ни предсказаниям. Я ничему этому не верю, а верю только тебе, мой повелитель, творец моего нового бытия…»

«О, я не смею сказать тебе, что боюсь и надеюсь, мой милый.

Я люблю только две вещи на свете, разумеется, кроме тебя: цветы и горлиц. Стефану я ненавижу.

Горлицы мои умеют любить, это я знала, но я не представляла себе, что цветы мои тоже любят: иные из них и растут, и цветут лучше, когда они возле некоторых других, а если приблизить их к другим цветам, которые им не нравятся, они начинают вянуть и сохнуть. Так, видно, у цветов, как и у людей, любовь – жизнь, а равнодушие – смерть.

О, если бы ты был со мной, то увидел бы, как поникшая голова моя снова приподнялась и бледные щеки мои покрылись ярким румянцем.

Но я думаю, что, кроме разлуки с тобой, есть еще и другая причина, по которой я худею и бледнею: я скажу тебе, когда узнаю наверняка».

«У нас, майнотов, есть страшный обычай. Один путешественник спрашивал моего прадедушку, Никиту Софианоса: как потомки спартанцев наказывают обольстителя? «Его принуждают, – ответил прадедушка, – дать семейству обольщенной быка, такого большого, чтобы он мог пить в Евротасе, стоя задними ногами за Мессенией». – «Да таких быков не бывает», – сказал путешественник. «Вот и у нас не бывает ни обольстителей, ни обольщенных», – ответил прадедушка.