Приключения Джона Девиса. Капитан Поль

– Ни слова, матушка. Он, видно, понимает, что этого рода услуги требуются без всяких объяснений и их оказывают без расспросов; между порядочными людьми принято о них сразу и забывать.

– Так он ничего не знает?

– Нет, а если бы знал…

– Что же тогда?

– Он, думается мне, философски смотрит на подобные вещи, и это нисколько бы не изменило его намерений.

– Я так и думала: промотавшийся дворянчик, – словно говоря сама с собой, с выражением глубочайшего презрения произнесла маркиза.

– Но если и так, матушка, – сказал Эммануил с некоторым беспокойством, – вы, надеюсь, не откажете ему?

– О нет! Мы достаточно богаты для того, чтобы заплатить за положение при дворе, которое он поможет завоевать нашему семейству, ведь мы так давно его лишены.

– Да, остается только согласие Маргариты…

– Ты полагаешь, что она может воспротивиться моему приказанию?

– А вы думаете, что она совершенно забыла Лузиньяна?

– По крайней мере за эти полгода она не осмеливалась при мне вспоминать о нем.

– Подумайте, матушка, – продолжал Эммануил, – ведь эта женитьба – единственное средство придать некоторый блеск нашей фамилии. Я не смею скрывать от вас нашего положения. Отец уже лет пятнадцать болен и не появляется при дворе, поэтому покойный король совершенно забыл о его существовании, а молодой не вспомнил о нем ни разу после вступления на престол. Вы из-за своей привязанности к отцу никогда не покидали его с тех пор, как он лишился здоровья. Конечно, вашу преданность можно ставить в пример, но свет не умеет ценить ее, и в то время как вы здесь, в глуши Бретани, исполняете то, что по строгости своих правил называете долгом, прежние ваши друзья или умерли, или забыли о нас, так что, когда я явился ко двору… Больно сказать!.. Имя д’Оре было их величествам известно лишь из истории…

– Да, я знаю, – сказала маркиза, – в Париже люди забывчивы! Но я надеюсь, что провидение будет милостиво к нам и к нашей милой Франции…

– О, что может нарушить ее благоденствие! – прервал ее Эммануил с той непостижимой, слепой верой в будущее, которой отличалось тогдашнее французское дворянство. – Людовик XVI молод и добр, Мария-Антуанетта молода и прекрасна, верный французский народ их обожает. Я думаю, их величества вне ударов судьбы.

– Никто на свете не может быть выше слабостей и заблуждений человеческих, – сказала маркиза, покачав головой. – Ничье сердце не в состоянии полностью господствовать над своими страстями. Голова, чья бы ни была, может поседеть в одну ночь. Ты говорил, что наш народ верен своим государям… – Маркиза встала, подошла к окну и медленно протянула руку к океану. – Посмотри, – торжественно произнесла она, – вот море: теперь оно спокойно, но завтра, нынче ночью, может быть через час ветер принесет к нам предсмертные крики людей, которых оно поглотит в своих безднах. Я не живу в свете, но до меня доходят слухи. Правда ли, что есть философская секта, в которую вовлечены многие знатные люди? Правда ли, что целая часть света желает стать отдельным государством и какая-то чернь называет себя нацией? Я слышала даже, что некоторые знатные люди переплыли океан, чтобы предложить мятежникам свою саблю, которую их предки обнажали только в защиту законных государей. Мне говорили, но я этому не верю, что даже король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта, забывая, что все государи – братья между собой, одобряют эти действия своих подданных и даже чин и грамоту свою даровали какому-то корсару?

– Правда, все это правда, – подтвердил удивленный Эммануил.

– Ну да сохранит и помилует господь короля и королеву! – сказала маркиза, медленно выходя из комнаты.

Эммануил был так поражен ее печальными предчувствиями, что не смог произнести ни слова, не попросил остаться, даже не простился. Он стоял задумавшись, подавленный тенью, которую отбросил на него траур матери, но скоро беспечный характер снова взял верх над грустью, он рассеянно отошел от окна, выходившего к морю, и оперся на другое, откуда видна была вся равнина, простирающаяся между Оре и Ванном.