– Дело в том, – сказал Поль, вынимая из кармана портмоне, – дело в том, что обо всем этом говорится в письмах вашей сестры к Лузиньяну. Готовясь занять между ворами и убийцами место, которое получил по вашей протекции, он отдал их мне и просил возвратить Маргарите.
– Отдайте письма, капитан! – Эммануил быстро протянул руку к портмоне. – Вы можете быть уверены, что они будут в целости возвращены сестре, которая была так безрассудна, что…
– Что смела жаловаться единственному на свете человеку, который по-настоящему ее любил? – Поль отдернул портмоне и спрятал его в карман. – В самом деле, какое безрассудство! Мать отнимает у нее ребенка, а она поверяет свои чувства по этому поводу отцу этого ребенка! Какая безрассудная сестра! Не найдя опоры в брате, она унижает свое знатное имя, выставляя его под письмами, которые могут в глазах света… как это у вас называется?.. покрыть все семейство позором.
– Если вы так хорошо понимаете всю важность этих писем и не хотите отдать их мне, – сказал Эммануил, покраснев от нетерпения, – то исполните поручение вашего приятеля – отдайте их сестре или матушке.
– Так я и хотел было сделать, когда вышел на берег в Лорьяне, но дней десять или двенадцать назад я зашел в церковь…
– В церковь?
– Да, граф, в церковь.
– Зачем же это? Вы верите в Бога?
– А на кого же мне надеяться в шторм или бурю? Вам никогда, граф, не доводилось увидеть шторм не с берега, а в море?
– Нет, капитан. Так что же в этой церкви?..
– А в этой церкви я услышал, как аббат объявлял о скором бракосочетании Маргариты д’Оре с бароном Лектуром. Я спросил о вас. Мне сказали, что вы в Париже, а мне самому было необходимо ехать туда, чтобы доложить его величеству королю об исполнении данного мне поручения.
– Королю!
– Да, ваше сиятельство, самому королю, его величеству Людовику XVI. Я поехал, встретил вас у Сен-Жоржа, узнал, что вы торопитесь, и постарался поспеть сюда сразу после вас… И вот я здесь, но намерения мои изменились.
– Что же вы теперь хотите делать? Говорите, надо же нам когда-нибудь кончить этот разговор!
– Мне пришло в голову, что если уж все покинули несчастного ребенка, даже мать, то кроме меня некому о нем позаботиться. В вашем положении, граф, учитывая ваше желание вступить в родство с бароном Лектуром, который только один, по вашему мнению, может помочь вам в исполнении ваших честолюбивых замыслов, вы охотно дадите за эти письма любую сумму, например сто тысяч франков. Это не много при доходе в двести тысяч ливров.
– Но кто же поручится мне за то, что эти сто тысяч…
– Понимаю. Дайте мне письменное обязательство выплачивать ежегодно Гектору Лузиньяну проценты от этих ста тысяч, и я отдам вам письма вашей сестры.
– Больше вам ничего не надо?
– Кроме того, я требую, чтобы вы отдали этого ребенка в мое распоряжение: на деньги, которые получу от вас, я буду его воспитывать вдалеке от матери, которая забудет сына, и от отца, которого вы отправили в ссылку.
– Хорошо. Если б я знал, что дело идет о такой мелкой сумме и что вы приехали по такому ничтожному поводу, я не стал бы и беспокоиться. Однако вы мне позволите поговорить об этом с маркизой?
– Ваше сиятельство… – начал было слуга, отворяя дверь.
– Меня дома нет, я не принимаю, пошел вон! – сказал Эммануил с досадой.
– Мадемуазель Маргарите угодно поговорить с вашим сиятельством.
– Мне некогда, пусть придет в другое время.
– Они изволят говорить, что им нужно непременно сейчас же с вами повидаться…
– Пожалуйста, из-за меня не стесняйтесь, – сказал Поль.
– Но сестра не должна вас видеть. Вы понимаете, что это решительно невозможно.
– Согласен, но и мне никак нельзя уехать отсюда, не завершив дéла, за которым я приехал… Позвольте мне войти в этот кабинет.
– Очень хорошо, – ответил граф, отворяя дверь. – Но только поскорее.
Поль вошел в кабинет, Эммануил захлопнул за ним дверь, и в ту же минуту с другой стороны вошла Маргарита.
Глава VI
Маргарита д’Оре, печальную историю которой читатель уже знает из разговора Поля с Эммануилом, была одной из тех нежных и бледных красавиц, которые носят на себе явственный отпечаток знатного происхождения. Благородная кровь предков заметна была и по мягкой гибкости ее стана и матовой белизне кожи, и по совершенству тоненьких пальчиков, оканчивающихся розовыми, прозрачными ноготками. Ясно было видно, что ножки эти, такие маленькие, что обе влезли бы в башмак простой женщины, умеют ходить только по мягким коврам или по ухоженной лужайке в парке. В осанке, грациозной походке Маргариты было, впрочем, что-то надменное, как в изображениях на фамильных портретах. При взгляде на нее можно было догадаться и о ее готовности к самопожертвованию, и о гордости и стойкости натуры. Видно было, что удары судьбы могут согнуть ее как лилию, а не как тростинку.