Приключения Джона Девиса. Капитан Поль

Было уже поздно, мы объехали все стены, то есть проехали миль восемнадцать. Поэтому велели своему проводнику показать нам, что еще остается смотреть любопытного. Но для этого нам надо было вернуться в посольский дом и взять янычара: иначе мы могли бы подвергнуться оскорблениям и даже нападениям в стенах священного для мусульман города, они очень жалеют о том, что предместья и окрестности предоставлены гяурам. Мы отправились к господину Эдеру. Он задержал нас на несколько минут и по турецкому обычаю велел подать нам трубок, шербету и кофе, потом мы снова пустились в путь и еще раз переехали через Золотой Рог из Галаты в Валиде: это была та самая дорога, по которой мы в первый раз шли к послу. Мы узнали улицу, где встретили несчастного Дукаса, когда его вели на казнь. Я невольно взглянул на окно, из которого тогда слышался женский крик, и мне показалось, будто за частой решеткой блестят два черных глаза. Я отстал немножко от своих спутников, тоненький пальчик просунулся сквозь решетку и бросил на улицу какую-то вещицу. Проехав пять или шесть шагов, я отдал свою лошадь подержать носильщику, который тут стоял, а сам сошел, как будто что потерял. Это был перстень с богатым изумрудом. В твердой уверенности, что он не уронен, а брошен, я поднял его и надел на палец, надеясь, что это талисман, который поведет меня к какому-нибудь любовному приключению. Надо сказать, что для новичка я исполнил маневр свой очень удачно: никто не догадался, зачем я сходил с лошади, за исключением только нашего еврея-проводника, тот раза два взглядывал на мою руку, но напрасно: перстень был уже у меня под перчаткой.

Признаюсь, что с той минуты я погрузился в самые безрассудные мечты, и одно уже мое тело посещало достопримечательности турецкой столицы. Мы осматривали снаружи Софийскую церковь, превращенную в мечеть, в которую нынче пускают одних правоверных, ипподром, обелиск, цистерну, трех тщедушных чахоточных львов, которых содержат в сарае, да нескольких черных медведей и дрянного слона. Только серальские ворота, увешанные отрубленными головами и отрезанными ушами, привлекли на минуту мое внимание, и я возвратился на корабль, мечтая о приключениях, каких нет и в «Тысяче и одной ночи». Я сразу же побежал в свою каюту, запер дверь и принялся рассматривать свой перстень, думая, нет ли в нем какой надписи, которая показала бы мне, кому он принадлежит, но надежда моя оказалась тщетной: то было простое золотое кольцо с большим и прекрасным изумрудом, и мои розыски нисколько не вывели меня из недоумения, а только еще более воспламенили мои мечты.

Я вышел на палубу, чтобы полюбоваться последними лучами солнца, которое уже садилось за азиатскими горами и каждый вечер представляло нам самое великолепное зрелище. Весь экипаж вымылся и принарядился: матросы не забывали, подобно мне, что это воскресенье, и вели себя чинно, как обыкновенно английский народ в этот день. Одни спали на люках, другие читали, лежа на канатах, третьи прохаживались по палубе, как вдруг на берегу, около большого здания, раздались страшные крики, и все головы обратились в ту сторону. Какой-то турок, преследуемый яростной толпой, выбежал из ворот, бросился к берегу, вскочил в лодку, отвязал ее и отчалил с проворством и силой отчаяния. Сначала беглец, по-видимому, не знал, куда ему обратиться, но толпа тоже бросилась в лодки, стоявшие у берега, и погналась за ним. Он обратил обитый железом нос своей лодки к «Трезубцу» и, несмотря на то, что вахтенный в него прицелился, он схватился за трап, взбежал на палубу, бросился к шпилю и потом, став на колени, раздирая чалму свою и крестясь, произносил какие-то слова, которых никто из нас не понимал. В это время еврей, получив от лорда Байрона плату за свои труды, вышел с ним на палубу. Моисей объяснил нам, что этот человек, должно быть, сделал какое-нибудь преступление и, чтобы приобрести наше покровительство, говорит, что хочет сделаться христианином. В ту самую минуту с моря раздались ужасные крики и несколько голосов требовали, чтобы убийцу выдали. «Трезубец» был осажден пятьюдесятью или шестьюдесятью лодками, в которых было, по крайней мере, триста человек.