Эмиль кивнул и слез с лошади.
– Да, только вот эту. Дай спичку!
Готтфрид дал ему спичку. И – пах, пах! – маленький сверкающий диск полетел в небо, стал кружиться и кувыркаться. О да, сомнений быть не могло, пороха там было достаточно. А когда диск вволю накрутился, он прыгнул назад, на стол в саду, к остальным ракетам. Я думаю, ему не хотелось оставаться одному. Но этого не заметил ни Эмиль, ни Готтфрид, потому что они услышали, что их кто-то громко окликает. Это был бургомистр, который выбежал на крыльцо, чтобы с ними поговорить. Он уже стёр с лица почти все сливки, только уши ещё белели в октябрьской темноте.
А по улицам Виммербю всё ещё ходили люди, смеялись, болтали и кричали и по-прежнему не знали, чего они ждут – праздника или беды.
И вот тут-то и началось! Началось нечто ужасное, то самое, что все так долго ожидали с тайным страхом. По небу, как раз над крышей дома бургомистра, вдруг заполыхали, затрещали разноцветные, извивающиеся огненные змеи: воздух засверкал и раскалился, как уголья в печке, клокочущее пламя заметалось по всему небосводу. Раздался оглушительный грохот, и все жители Виммербю окаменели в предчувствии катастрофы.
– Комета! – послышались надрывные крики. – Мы погибли!
Поднялся истошный вой и плач. Горожане думали, что настал их последний час. И кто их осудит? Они с перепугу голосили, метались по улицам, а самые слабонервные даже падали в обморок. Только фру Петрель невозмутимо сидела на своей застеклённой террасе и с интересом смотрела на полыхающее небо.
– Я больше не верю ни в какую комету, – сказала она кошке. – Бьюсь об заклад – это работа Эмиля.
И фру Петрель, как ты и сам догадался, словно в воду глядела. Конечно, это Эмиль, запустив свою петарду, расцветил небо разноцветными огненными всполохами. Хорошо что бургомистр как раз в этот момент случайно выбежал из дому, а то бы он так и не увидел фейерверка в свою честь. Он стоял задрав голову, а кругом всё трещало и сверкало, и бургомистр всё время опасался, что какая-нибудь яркая звёздочка, того и гляди, опалит ему волосы. Эмиль и Готтфрид решили, что бургомистр не нарадуется этому зрелищу – так он крякал. Правда, когда дымящаяся оболочка петарды угодила ему за пазуху, он явно рассердился. А то чего бы он завопил и бросился к бочке с водой? Почему бы он стал совать руку в бочку?
Бургомистр, видно, не знал, что с петардами так не поступают, что в воде они тут же гаснут, не доставив никому никакой радости. Жаль, что он такой недогадливый.
– Зато настоящий фейерверк увидел, – сказал Эмиль, лёжа рядом с Готтфридом за дровяным сараем.
Они отлично понимали, что пока им лучше никому на глаза не показываться.
– Это точно, – подтвердил Готтфрид. – Фейерверк ты увидел.
Они молча лежали и ждали. А ждать им, собственно, было нечего. А может, просто выжидали, пока бургомистр перестанет метаться по саду, словно огромный разъярённый шмель.
Когда полчаса спустя жители Катхульта ехали домой, все шипящие змеи и раскалённые шары давно уже погасли. Только настоящие тихие звёзды мерцали в небе. Тёмной лентой лежала перед ними дорога, по бокам её чернел лес. Эмиль скакал впереди на своём коне и чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он громко пел:
А папа сидел на переднем сиденье коляски и правил Маркусом и старой Юлан. Он был очень доволен своим сыном. Правда, Эмиль чуть не свёл с ума фру Петрель, да, пожалуй, и всех жителей Виммербю своими проказами, но всё же каурая лошадь досталась ведь им, а не кому другому! А это было важнее всего.
«Второго такого мальчишки не сыщешь во всём Смоланде, – думал папа Эмиля. – На этот раз не буду его запирать в сарай!» Папа Эмиля был в таком весёлом настроении ещё и потому, что перед самым отъездом из Виммербю повстречал приятеля, который угостил его кружкой – а может, и двумя – пива. Вообще-то он ненавидел выпивку, не такой он был человек, папа Эмиля, чтоб выпивать, но когда тебя угощают от души – дело другое. Как тут откажешься?
Папа Эмиля бодро пощёлкивал кнутом и тоже распевал:
– Я еду, еду, еду в Катхульт… Я еду, я еду…
– Вот это да! К счастью, ярмарка бывает не каждый день, – сказала мама. – Как приятно возвращаться домой!
У неё на коленях спала сестрёнка Ида. Даже во сне она не выпускала из рук фарфоровую корзиночку с фарфоровыми розочками, на которой было написано: «В память о Виммербю».