Марина нагнулась. Ее ягодицы разошлись, и я двинулся сверху вниз, не оставляя ни одного сантиметра, где бы не побывал мой язык. Я добрался до ануса, она судорожно задышала и сжала ягодицы.
— Не надо, — выдохнула она прерывистым полушепотом.
— Надо, я люблю тебя всю!
И она подчинилась, позволяя мне делать все, что взбредет в мою безумную голову.
— Я не могу больше, — охрипшим голосом произнес я чуть погодя.
Ее руки, крепко сжимавшие мою голову, отпустили меня.
— Как ты хочешь?
— Вот как, — сказал я, опрокидывая ее на спину. Марина раздвинула ноги…
О, как описать то, что изведали все, но что необыкновенно и сокровенно для каждого?! Я вошел в нее яростно и глубоко. Ее груди запрыгали от моих неистовых толчков. Я пронзал ее тело своей необузданной страстью, и оно подчинялось ее грубой покоряющей силе.
Я обожал овладевать ею в такой позе. Она была вся раскрыта, вся видна мне. Ее раздвинутые ноги означали не только желание, но и покорность. Я был ее хозяином. Она была дикой лошадью, которую я объезжал, каждый раз доказывая, кто ее господин.
— Я долго не продержусь, выдохнул я, чувствуя, как быстро накатывается сладкая волна оргазма.
— Давай! Давай! Не жди меня, я успею вместе с тобой!
И я не стал ждать. Я больше не был ласков, я был груб — крутил соски, насиловал яростно. Конец никогда не походит на начало и все, что я делал, было именно тем, чего желала Марина.
— Я уже больше не могу. Сейчас! Сейчас! Я наполню тебя, наполню тебя! — шептал я ей на ухо.
Марина задышала часто–часто, стала извиваться подо мной. Лицо ее исказилось и она закричала. И тогда я наполнил ее.
Потом мы лежали — она на спине, я на боку. Расслабленные и удовлетворенные.
— Погладь попку, — попросила она, и я исполнил ее просьбу. Она подставляла мне свои разгоряченные влажные ягодицы, изгибаясь, как кошка.
Я перевернул кошку на спину. Она раскинула руки, груди торчали, дразня, полусогнутые раздвинутые ноги словно приглашали: загляни, узнай, что там.
Там было очень мокро и гораздо больше места, чем 20 минут назад.
— Западные колдуны говорят, что в тебя надо обмакнуть два листочка. Потом, когда они высохнут, зашить в шелк. Получатся могучие талисманы, которые будут хранить нас от всяких бед.
— Ты хочешь ободрать мои цветы? — со смехом спросила Марина. — Когда вокруг будут деревья, тогда мы это и сделаем. Надеюсь, мы делаем это не в последний раз?
— Не в последний, — ответил я и взял ее снова.
В эту ночь я был чемпионом по сексу. Горд собой, счастлив, любим.
Так часто, как мог, я клал свою руку между ее бедер, и Марина ни разу не сказала: Чуть–чуть попозже. А я со своей стороны открыл ей тайну: наша близость не только удовольствие, она — право и власть. Каждый раз я доказываю свое право обладать ею и свою власть над ней. Я — ее хозяин, и она должна подчиняться мне. И если вначале она может быть строптивой и капризной, то потом она всегда становится покорной и мягкой, как шелк, как воск.
— Я твой господин, — шептал я страстно, кусая ее ухо и раскидывая ноги. — Я твой господин! — говорил я, стискивая зубы и сжимая ее груди.
Она молча кивала с закрытыми глазами, обхватив меня за поясницу сильными дрожащими руками.
Под утро я был бесконечно устал и бесконечно радостен. Я знал, скоро пробьет час Золушки, но в данный момент это мне было безразлично. В этот момент я жил и жил так, как не живут многие по–настоящему живые.
— Ты — половой террорист, сексуальный разбойник, ты взял меня в рабство, — шептала Марина, прижимаясь ко мне.
— Я буду тебе хорошим господином.
— Докажи! — Она сжала меня так, что у меня перехватило дыханье.
И я доказал.
Потом я налил два бокала шампанского и мы выпили.
Вскоре глаза Марины затуманились — начало действовать зелье, подмешанное мною в вино. Я смотрел на нее с грустью, думая, когда теперь вновь увижу ее.
— Что‑то я спать хочу, — проговорила жена, прижимаясь щекой к моей руке. Поцеловала ее и заснула.
Я укрыл ее одеялом и вышел из спальни, прихватив одежду.
Тело мое уже стало прозрачно–белым.
Была суббота, 11.30 вечера. У подземного перехода курили двое пьяных. На противоположной стороне улицы виднелись несколько удаляющихся фигур люди спешили домой.
Сидя в густом кустарнике, буйно разросшемся перед хрущевской пятиэтажкой, я с нарастающим раздражением наблюдал за алкашами. Из‑за них могла сорваться моя первая охота. Я прислушивался к их бестолковому пустому разговору, пытаясь понять, когда же черт спровадит их прочь, но проносившиеся мимо автомобили заглушали каждое пятое слово.
Неожиданно разговор прервался и один из мужчин направился в сторону зарослей, в которых скрывался я. Я плотнее прижался к земле, готовый броситься на него, если он вынудит меня сделать это. Но ему, конечно же, не было до меня никакого дела. Расстегнув молнию, мужчина начал шумно мочиться, кряхтя и отдуваясь.