«Приключения, Фантастика» 1995 № 04

В гриднице застыла напряженная тишина. Кудесник обвел внимательным взглядом десять юношей, подчеркивая этим что то, о чем он говорит, относится как раз к ним.

– Вот взять тебя, Вадим, – продолжал он. – Тебе дали имя твоего дяди. Это был отважный воин и, я думаю, в тебе отразилась его душа. Ведь души, уходя в ирий, и там заботятся о нас, а часто возвращаются, чтобы возродиться к новой жизни. Значит жизнь, которую мы живем, она не одна. И то, какой она сможет стать, зависит от вас. Только от вас самих, – подчеркнул Радимир. Он еще хотел что-то добавить, но Данислав опередил его.

– Да что там! – махнул рукой купец, а его надтреснутый, старческий голос показался всем предвестником смерти. – Лучше лишить сыновей жизни, чем отцов свободы.

Вадим судорожно сглотнул и тихо спросил за всех:

– Нам нужно умереть?

И за те мгновения, пока не прозвучал ответ, юноша понял каков он будет. «Какая она, смерть?» – пронеслось у Вадима в голове. – «Что там за чертой?» И словно отвечая на его вопрос, перед ним возникло видение капища. Вот она – черта. Ограда. За ней другой мир. Но ограду скрывает какая-то сумрачная пелена. «Нам нужно умереть?» Из сумрака выступают черепа с глубокими провалами глазниц. Их рты щерятся в отвратительной ухмылке. Они то знают ответ. «Нам нужно умереть?»

– Да, – печально ответил Гостомысл.

Враз потемнела светлая гридница. Из окон, словно из глазниц черепов, брызнула могильная тьма. Затопила собой все, превратила в прах и тлен. «Зачем жить? Зачем любить? Кому нужно все это?» – как черви копошились мысли в мозгу. А кто-то, кажется Вольгаст, наставлял обреченных:

– Благородная смерть возродит вас к жизни еще более благородными!

– Как нам сделать это? – деревяно шевелит губами Вадим.

– Постарайтесь достойно. Главное, чтобы свеи ушли подальше от Ладоги. Можно в Нево-озеро, а можно и в Котлине. Находники следующим летом собираются вернутся. Мы их будем ждать. А вас здесь ждать уже не будет никто! – жестоко отрезал Данислав.

«Вот и все», – как последние капли в пересохшем роднике прошелестела мысль. И осталось не тело, так, оболочка без жизни. А птица-душа устремилась ввысь. В бескрайнее небо, которое есть Род. Род могучий, седой и древний, как сам этот мир. Род, который есть все сущее в мире светлом и в мире подлунном. Род всепроникающий, творящий и несотворенный. Непостижимый Род, перед которым даже Сварог кажется младенцем. Нет для него ни зла, ни блага. Что ему судьба человеческая? Пылинка мироздания, растворенная в бесконечности. И тают в нем, трепещущие крылами птицы-души, но растворяясь, не исчезают, а сливаются с вечностью, может для того, чтобы возродиться вновь.

Увидев тех, кому суждено было отправляться к находникам, и среди них Вадима, Горислава кинулась к любимому. Однако суженый словно и не заметил ее. Вместе с другими заложниками он направился к крепостным воротам. Вся небольшая дружина сопровождала их. Гориславе показалось, что даже бросься она ему под ноги, Вадим просто перешагнул бы через нее, такой холодный и отчужденный был у него взгляд. Губы ее обиженно задрожали, а не успевшие просохнуть глаза, вновь наполнились слезами. «Бесчувственный чурбан! Только о себе и думает! А мне каково? Не знаю! – передразнила она его. – А я что, знаю?!» И вдруг замерла, вспомнив, где она видела такие холодные, безжизненные глаза. Именно такие, холодные, отрешенные, отчужденные от всего земного, неживые глаза были у него там, на жертвенном камне. Горислава охнула и отчаянно бросилась к воротам, но отцовские руки остановили ее. Она забилась пойманной птицей, силясь вырваться, убежать, улететь к своему ненаглядному! Горислава кричала, захлебываясь в рыданиях до тех пор, пока спасительная пелена забвения не накрыла ее. Последнее, что она услышала, были слова отца: «Забудь его! Он уже мертвый!»

* * *

Шел Вадим к находникам, шел, но ничего не видел вокруг. Только глазницы черепов черными провалами маячили перед его взором, обещая последний ответ. «Какая она смерть?» Закачалось все под ногами. Глянул вниз, вода плещется.

Вот они сходни еловые, переброшенные с корабля на берег, последняя ниточка, что с родимой землей связывает.

«Может это черта?»

Взмахнули весла и уж нет ее. Все дальше ладожский берег. Все дальше. А над крепостью крик журавлиный стоит. Жалобный.

Прощальный. Тут рванулось из груди, не крик, стон еле слышный. Знать, не улетела птица-душа, не смогла оставить хозяина. Затопила все жгучая боль. Ничего не оставила. Словно тело все стало болью одной. Тоской да болью.

А старик Волхов знай плещет волной за бортом: «Все пройдет! Все! все!» Подхватил варяжские суда, быстрее понес. Словно и ему не по нраву пришлись незваные гости. Вот повернул он. Плавно. Могуче. И ушла за поворот родимая Ладога. Навсегда ушла. Навеки.